Ладно, сегодня он себе ни в чем не откажет. И не уйдет из этого каменного мешка, не порадовав себя воплями упрямой панночки. Воплями и признаниями, разумеется. Ведь не ради праздного развлечения он станет измываться над полячкой, а исключительно ради блага великой Германии. И девка ему выложит все. Должна выложить…
Гиммлер поднялся, скрипнув новенькой формой и начищенными до зеркального блеска сапогами. Вышел из-за стола. Приблизился к пыточной нише. Пленница была перед ним, как на витрине. Как на помосте. Как на эшафоте. Здесь ее так удобно рассматривать…
Да, эта обнаженная полячка прелестна, но женские прелести почти не интересовали Генриха Гиммлера. По крайней мере, когда речь шла о делах Рейха. А в последние годы только об этом речь и шла.
Рейхсфюрер протянул руку в белой перчатке, откинул волосы с лица и груди узницы. Тронул шрамик под левым соском. Скоро, скоро у строптивой упрямицы появится много таких шрамов. Нет, не таких – гораздо страшнее. Жаль портить красоту, но что делать…
– Ты у меня заговоришь, – оскалился он ей в лицо.
Она ему в лицо плюнула. Попала… Не будь очков, угодила б в глаза.
Рейхсфюрер хлестко, наотмашь, ударил мерзавку по щеке.
Голова пленницы мотнулась. Вправо. Влево. Безвольно повисла. Из уголка рта потекло красное. Щека полячки горела. Ладонь Генриха Гиммлера – тоже. Рейхсфюрер утерся. Протер очки. Вот ведь стерва! Сучка!
Он взял полячку за подбородок, приподнял смазливую мордашку… Похоже, укрощать строптивицу придется долго. Закатившиеся было глаза ожили. И вновь смотрели с ненавистью.
– Заговоришь, – пообещал он не то ей, не то себе.
Еще один плевок. На этот раз куда смачнее – с кровью. Прямо на галстук, на воротник. Новый мундир! Надо было переодеться перед допросом. Гиммлер размахнулся. Второй удар. С другой руки. Короткий, резкий, сильный. Голова полячки снова дернулась. Влево, вправо…
Рейхсфюрер зажал пленнице рот – вот теперь пусть плюется сколько влезет! Навалился, зашипел в ухо:
– Заговоришь, дрянь!
Даже через плотную ткань формы он ощущал упругость ее груди. Надо же – эта молодая грудь взволновала и взбудоражила. Наверное, все дело в том, что девчонка сопротивляется. А сопротивление обреченных всегда горячит кровь. Такое приятное, почти забытое чувство… Рейхсфюрер СС хмыкнул: давно ему так не сопротивлялись. Значит, развлечемся, разогреемся для начала.
Не вышло. Полячка, изловчившись, поймала остренькими крепенькими зубами ладонь в белой перчатке.
Генрих Гиммлер вскрикнул. Отдернул руку. Отскочил обратно к столу. Мать твою, как говорят русские! Кто кого тут пытает?! Ох, и дорого же заплатит польская тварь за свою выходку. Сломить пленницу, покорить ее становилось отныне делом чести.