Возле оврага они остановились, прислушались. Ни звука. Бдительный Тоскин поднял палец, и они постояли еще немного в неподвижности. Вспорхнула птица. И снова тишина.
— Еще надо у забора посмотреть… — шепнула Вера. — Идем. Если там нет, черт с ней…
— А если понесет?
— Куда?
— Не куда, а кто.
— А-а-а… — Вера безнадежно взмахнула тонкой рукой. — Какая разница. Может, уже понесла.
Пробираясь к дальнему забору, они осторожно ступали по влажной траве.
— Тише! — сказал Тоскин.
Они остановились.
— Да, что-то есть… — шепнула Вера, вцепившись в него. — Я слышу…
Тоскин таращился в темноту. И вдруг… Сперва он видел на земле что-то черное. Потом что-то белое. Потом увидел гораздо больше. А может, просто его воображение дорисовало все это — и белый зад, и белые ноги… Во рту у него пересохло.
— Вы что-нибудь видите? — спросила Вера. — У меня очень плохое зрение.
— Пожалуй… — сказал Тоскин.
— Ну, так скажите им. Скажите, чтоб они прекратили немедленно.
— Нет уж… — прошипел Тоскин. — Вы сами.
— Как же быть? Начальник… — в отчаянье прошептала Вера. И вдруг она шагнула вперед, крикнула: — Эй вы, кончайте там!
Возня под забором не прекратилась. Потом девичий голос ответил, прерываемый смехом и тяжкими усилиями:
— Это я, что ли? Я уже давно кончила…
«Нет, нет… голос не тот, — с облегчением вздохнул Тоскин. — Но я… что я тут делаю?»
— Пошли, — сказал он. — Как-то нам здесь…
— Правильно, — сказала Вера. — Завтра доложу директору — пусть он ее выгоняет. Тогда уж никто не скажет, что я виновата.
— Какая она? — спросил Тоскин.
— Да такая красномордая, с челкой. Наглая такая, ужас.
— Да, да… Конечно… Завтра… До завтра…
Они расстались у ее корпуса, и он преодолел соблазн зайти вместе с ней, посмотреть на спящих пионериков. Он боялся увидеть пустую постель. Он очень живо представил себе — пустая подушка, провисшее казенное одеяло, не заполненное округлостью тела. Неизвестность мучила его, но страх был сильнее этой муки.
Когда он вернулся к себе в берлогу, отчаянье охватило его с новой силой. Конечно, это была другая девочка, такие есть всюду, наверно, бывали во все времена. Да и вообще — чего уж он так… Но рассуждения не помогали. Не исцеляли его горя. А с Верой… Все было так хорошо… Теперь ему казалось, что это невозможно. Ничто не возможно…
«Не надо печалиться, вся жизнь впереди», — сказал внутренний голос.
— Пошел ты знаешь куда… — мрачно пробурчал Тоскин, расстилая матрац, как всегда, ногами к Достоевскому, головой под стол. Впрочем, он не надеялся уснуть сегодня.
День прошел в непроходящей муке. Ему хотелось подойти к Вериному отряду, хотя бы посмотреть на Танечку — ему казалось, он все сразу увидит. И он боялся подойти. Боялся, что не увидит. Убедится в том, что ничего и увидеть нельзя, а значит…