— Хорошо. Вы идите. Я что-нибудь попробую, — сказал Тоскин.
Через раскрытое окно веранды Тоскин услышал громкий голос Валентины Кузьминичны:
— Значит, ты не хочешь сказать, кто тебя зарегистрировал? И ты не боишься меня огорчить, Сережа? Вот видишь, боишься…
«Я и сам тебя боюсь, крокодил», — подумал Тоскин.
— Вспомни Павлика Морозова, — сказала Кузьминична. — Этот мальчик не побоялся выдать своего родного отца. А ты…
— А я… А я… — Сережин голос дрогнул. — А я как Руслан Карабасов. Он никого не выдал.
«Как хорошо, когда есть выбор, — подумал Тоскин. — Но право, мне уже пора вмешаться…»
Тоскин вошел и сказал сладким голосом:
— О, у вас какой-то диспут… Ну, я не буду мешать. А-то я как раз хотел прочитать детишкам поэму «Дети Памира». Причем это даже не про детей, а про Ленина…
— Ах, про Ленина, — сказала Кузьминична. — Это очень важно. А кто автор?
«Все равно ты не запомнишь, клизма», — подумал Тоскин и произнес со значением:
— Мирсаид Миршакар, лауреат, ученик Мирзо Турсуна-заде, лауреата двух премий.
— Ну как же! Как же! — всплеснула руками Кузьминична. — Пожалуйста. Садитесь. У нас, признаюсь вам в узком кругу, неприятность. Дети так редко меня огорчают, а тут…
— Что же случилось?
— Сережа сказал, что он зарегистрировал свой брак, вы представляете…
— Это же прекрасно, — сказал Тоскин вполголоса и склонился к Кузьминичне, имитируя интимную доверительность. — Вы поглядите, как у него развито воображение. Это признак эстетического воспитания. А его пример с Русланом Карабасовым — я был невольный свидетель — это было прекрасно. Советский писатель Пантелеев написал рассказ про такого мальчика. Вы молодец. Вы говорите, что они редко вас огорчают? Отчего?
— Да так, — сказала Кузьминична. — Они меня любят.
Она сказала это очень просто, без фальши. Тоскин поверил ей и расстроился. Значит, их любовь так же слепа… А значит, любить их так же абсурдно, так же бесперспективно, как любить женщину…
— К тому же я методику знаю и педагогику, — продолжала задумчиво лошадь. — Знаете, их обмануть очень трудно. Для этого существует методика. Мы это, конечно, изучали в вузе, но уж на практике до всего сам доходишь. А эти трудные дети, их еще легче обмануть…
Все это было обидно. И Тоскин, переживший за последние сутки достаточно разочарований, решил не слушать больше про эту методику обмана. Излив на Кузьминичну последний вымученный комплимент, он попросил разрешения перейти непосредственно к поэме о детях Памира и, получив это разрешение, очутился наконец нос к носу со своей возлюбленной аудиторией. Валентина Кузьминична прервала его еще только один раз, чтобы уточнить труднопроизносимую фамилию поэта, а также спросить, как он считает, по какой рубрике это можно записать: «Писатели — любимцы народа», «Лауреаты ленинско-государственных премий» или по рубрике «Встречи с прекрасным». Тоскин посоветовал внести эту беседу во все три рубрики и обещал четко разграничить эти три темы своего рассказа как не имеющие ничего общего. Он и в самом деле не был уверен, имеет ли эта поэма отношение к миру прекрасного, поэтому, лишь скупо упомянув о писателе — любимце народа (честно говоря, он не сразу припомнил, любимцем какого народа считался этот поэт), Тоскин стал рассказывать о таинственном Памире — о тропах, оврагах, верных исмаилитах, карликовых полях на уступах скал, горных катастрофах, архарах, мистических обрядах, и о детях, конечно, тоже…