Больно задевает, что Джек больше не выставляет знакомые фотографии той поры, когда он был моим патологоанатомом. Снимки простые, искренние: мы с ним в морге или на выезде к месту происшествия вместе с Марино, старшим детективом отдела убийств в Ричмондском полицейском управлении в конце восьмидесятых — начале девяностых, когда и Филдинг, и я только-только начинали, хотя и совершенно по-разному. Он был красивым доктором, еще только начинающим свою карьеру, тогда как моя уже перемещалась с государственной службы в область частной деятельности. Я только-только привыкала к гражданской жизни и руководящей роли, изо всех сил стараясь не оглядываться. Может быть, теперь и Филдинг предпочитает не оглядываться, хотя я и не представляю почему. В те времена у него, в отличие от меня, все было хорошо. Он не участвовал в сокрытии преступления. Никогда не совершал ничего такого, от чего приходилось бы прятаться. По крайней мере, насколько я знала. Но что я знаю теперь?
Почти ничего, не считая ощущения, что он избавился от меня, быть может, избавился от всех нас. Сейчас, я чувствую, он оставил позади больше, чем когда-либо раньше. Я в этом уверена, хотя и не знаю почему. Конечно, его личные вещи все еще здесь: непромокаемый костюм на крючке, неопреновые «болотники», мешок со снаряжением ныряльщика и чемоданчик для выездов в шкафу, коллекция полицейских блях и полицейских и военных значков. Я помню, как помогала ему переезжать в этот кабинет. Я даже помогала расставить мебель, и мы оба ворчали и смеялись, потом опять ворчали, передвигая письменный стол, потом стол для совещаний, а потом двигая их еще и еще.
— Что это, Лорел и Харди?[37] — пошутил он. — В следующий раз ты будешь толкать вверх по лестнице мула?
— У тебя нет мула.
— Подумываю купить лошадь, — сказал он, когда мы взялись переносить стулья, которые только что перенесли. — Примерно в миле от дома есть конеферма. Я мог бы держать там лошадь, быть может, ездить на ней на работу, на вызовы.
— Я внесу это в трудовой договор. Никаких лошадей.
Мы шутили и поддразнивали друг друга, и он так хорошо выглядел в тот день — бодрый и оптимистичный, с буграми мышц под короткими рукавами формы. Цветущий, великолепно сложенный, лицо все еще по-мальчишески красиво, русые волосы растрепаны, симпатичная небритость. Он был сексуальным и забавным, и я помню, как перешептывались и хихикали сотрудницы, проходя мимо его открытой двери и стараясь при каждой возможности поглазеть на него. Филдинг, казалось, был так счастлив, что он здесь, со мной, и я помню, как мы вместе вспоминали наши прежние дни и расставляли фотографии — фотографии, которых теперь нет.