«Зачем только я позволила ему это? Зачем?» — Азалия не находила себе покоя и в последующие после бала дни тысячу раз задавала себе этот вопрос.
Впрочем, времени на размышления у нее почти не оставалось. Дни проходили за упаковкой вещей перед отъездом в Гонконг, однако в глубине сознания вопрос всплывал вновь и вновь, и тут же она говорила себе: «Ненавижу его! Как я его ненавижу!»
Лорд Шелдон воплощал собой, на ее взгляд, то, что было больше всего ненавистно и отцу, и ей: спесь, надменность англичанина, презирающего весь мир и все народы, кроме собственного.
Она понимала, что злиться на него бесполезно, но когда вспоминала его слова, которые подслушала, стоя за шторой, то злость вновь поднималась в ее душе, подобно океанскому приливу.
В тот вечер, когда он практически обвинил ее в том, что она за ним шпионила, самообладание ее покинуло, и слова, срывавшиеся с ее уст, были уже неподвластны контролю.
Теперь она раскаивалась в том, что повторила мнение, высказанное лордом Рональдом Гоуэром.
О нем она прочла в папке, переданной генералу в Военном министерстве после его назначения в Гонконг.
Азалия понимала, что не имеет права даже прикасаться к этим бумагам, не то что читать, тем более что на папке стояла надпись «Гонконг — строго секретно».
Но когда после возвращения в Олдершот генерал случайно оставил ее на своем письменном столе, она не устояла против искушения и заглянула внутрь.
Увидев же, о чем там речь, она не сумела совладать с любопытством и не успокоилась, пока не прочла все донесения до конца.
Ей удалось это сделать, так как она упаковывала имущество генерала перед переездом в Лондон и вновь распаковывала, когда семейство обосновалось в Батлесдон-Хаусе, принадлежавшем прежде ее родному деду.
Каждый день Азалии приходилось вытирать пыль и наводить порядок в кабинете генерала, и постепенно она читала все новые и новые записки и сообщения, лежавшие в папке с надписью «Гонконг».
Бoльшая часть корреспонденции была от генерала Донована, жаловавшегося на новую политику губернатора; если верить его словам, она не только приводила в ярость военные власти в колонии, но и вызывала тревогу и беспокойство у всех европейцев.
Фактически поведение военных критиковал лишь лорд Рональд Гоуэр.