— Ты же сама знаешь, почему я ныне здесь, в Московии, — проговорив это, Владислав вдруг сам вмиг посерьезнел. Лоб пересекли морщины, будто мысль, что пришла в это мгновение в голову причиняла ему нестерпимую боль. — Я и сам позднее не раз задавал себе этот вопрос — что потянуло меня тогда на Москву под стягом зятя пана Мнишека? Не нажива меня влекла, хотя, признаю, никогда она не бывает лишней. Что же тогда? Воинская слава? Стремление показать свою доблесть? Собственная гордыня? A contrario {2} воли моего отца? Dominus et deus noster sic fueri iubet {3} — вот основное кредо, по которому живут на землях Стефана Заславского. Не понимаешь, верно? Я вижу, что не понимаешь. Слишком дорогой была тогда цена моему самолюбию! Слишком велика вина!
Владислав перевел взгляд куда-то вниз, и Ксения проследила за его движением. Он неотрывно некоторое время смотрел на небольшое золотое распятие, что висело на черной, перевитой золотым шнурком, нити. Видимо, оно выскользнуло из-под рубахи, когда Ксения склонялась к воде недавно, да так и осталось висеть поверх тонкой ткани.
Владислав вдруг взял тонкий крестик на свою ладонь, разглядывая его, будто оно весьма заинтересовало его.
— Моя мать была протестанткой. Твоей веры была, — неожиданно проговорил Владислав, не отрывая глаз от золота на его ладони. — У вас даже крест нательный другой, не такой, как в нашей вере. Все другое. И понятия другие, и правила, по которым живете. Разве можно с бабами воевать? — добавил он зло.
— А сам что делаешь, пан? Разве не через бабу месть свою хочешь сотворить? — не смогла удержаться и прикусить свой язык Ксения. Ох, и когда же она сумеет обуздать свой нрав, что так и толкает на то, что возразить этому пригожему ляху? С мужем удалось же, что же с Заславским-то не выходит?
— Не я первый эту войну начал, панна, — возразил Владислав, поднимая голову и заглядывая ей в глаза. — Да и не думал я через тебя месть творить. Хотел Северского из вотчины выманить, где он заперся, как только услыхал, что моя хоругвь близко. Вот и захватил тебя в полон. Мой нарочный оставил в тыне усадьбы послание твоему супругу — стрелу с одной из твоих кисей да с поясом с моим гербом. Да только не пожелал за тобой пойти муж твой, встретиться со мной лицом к лицу, пся крев! Предпочел, чтобы ты позора хватила к ляшском плену! Позор и смерть жены все лучше для него, чем жизни самому лишиться. И за такого тебя отец замуж отдал!
Ксения отстранилась бы от него, отошла бы, но шнурок от распятия, что он по-прежнему держал в ладони, не позволило ей отдалиться от Владислава. Неужто ведает Матвей Юрьевич о полоне? Неужто правду лях говорит? Тогда пропала она совсем, пропала!