Чайная чашка, бежевая, с сюжетом из быта средневековой таверны на боках и еле заметной паутиной трещинок лопнушей от времени эмали. Она осталась стоять рядом с раковиной. Я не успел её помыть. Чёрт возьми, я не помыл её…
Закат. Бархан на окраине Казылкумов. Я сижу на его вершине, скрестив ноги, и вдыхаю запахи пустыни. Знойное марево, ни движения — насколько видят глаза. Черепаховые панцири, начисто выклеванные птицами, редкий, почти без зелени, кустарник, уютный песок. Чистота. Всепоглощающая чистота во всём. Из-за соседнего бархана показывается маленький смерчик, метра полтора высотой от силы. Он медленно движется в топком, как болото, воздухе, поигрывая обрывком чего-то белого. Затаиваюсь и неотрывно слежу за ним.
Я сижу лицом к наветренной части бархана и вижу все проделки игрушечного вихря. Он как ребёнок, занятый своим простым делом… Я умиляюсь и сам чувствую себя ребёнком. «Эй!» — Голос звучит неестественно здесь, как будто смычок соскальзывает со струны под тяжестью обезволенной руки. Маленький вихрь останавливается у подножия бархана, листок бумаги плавно опускается на песок чуть в стороне. «Как дела?» Ребёнок трогается с места и начинает движение вокруг меня. Бархан совсем небольшой — и он успевает сделать три или четыре полных круга, пока мы разговариваем… Потом я остаюсь один. Мне больше нечего делать здесь. Я встаю и бегу в сторону посёлка с красивым названием Айгене. Чистота отступает, прощается и остаётся у меня за спиной…
Телефон где-то там, наверху, в кучах слипшейся грязи и обломков. Он уже не звонит. Да, он уже точно не звонит — вышки связи, как тонкие стебли травы после ливня, припали к земле…
Страх. Я лежу на площадке размером метр на полтора на вершине острозубой скалы, возвышающейся над посёлком метров на шестьдесят, и прижимаюсь щекой к камню. Порывы ветра и удивлённые взгляды чаек… Уже третья неудачная попытка начать спуск — до ближайшей полки на отвесной скале под ногами расстояние больше, чем если я вытяну руки и зацеплюсь последними фалангами пальцев за край площадки на вершине. Внизу у подножья осыпь битого камня…
Там, наверху, то, что я мог бы любить по-настоящему, гибло сейчас в панике и ужасе бессилия. Господи, я кожей чувствую, как память обо мне, надежда и отчаяние полыхают в разрывающихся на части сердцах. Господи, зачем ты позволил нам жить?…
Ни одна смерть не волновала меня. Родственники, знакомые, даже друзья — много смертей. Похороны, слёзы, соболезнования — можно понять, помочь обойти, перешагнуть. Всегда. Кроме той единственной смерти. Кто бы мог подумать, что я способен на такое? Безграничная, размером со Вселенную, ослепляющая, уродливая ярость… Я проклинал мир и бога, выгорал изнутри, меня тошнило собственной душой, я чуть не сошёл с ума, но так и не смог пережить её…