Он сказал:
— Где-то там Западные острова. Земля моих предков.
Я запомнила.
Слышите: «Кап… кап…»
Для меня все хуже и хуже. Все громче и громче. Я думаю, что на рыночной площади уже по-настоящему сходит снег с веревок и бочек, со столбов и дров.
«Уже недолго», — сказал тюремщик.
Сегодня он пьян. Он спал у моей двери, а еще сыпал проклятиями. Я много слышала в своей жизни проклятий, но его, пожалуй, ужаснее всех. Он произнес кое-что отвратительное о Боге, и я рада, что вас тогда не было рядом.
Что хуже: богохульствовать или выступать против короля?
Слово «ведьма» хуже, чем «якобит»?
Я не знаю. Вот вы говорите, сэр, что Вильгельм ненавидит якобитов и хочет избавить от них свою нацию, но почему-то сжечь собираются не их, а меня.
Макдоналды. У вас с ними общая цель. Победа якобитов. Вернется ли Яков обратно и станет ли королем? Будущее покажет. Оно рассудит нас. Однажды — через сотню лет, через две или три — люди, произнося «якобит», будут понимать, что значит это слово и к чему оно привело. Они будут знать, чем все закончилось, — если вообще закончится.
Нас уже не станет тогда. Ни вас, ни меня.
Меня не станет быстрее, конечно.
* * *
Разговоры о политике жужжали, как пчелы в июне. Они носились в воздухе, и я слышала их отголоски везде — в шепоте на речном берегу и в выкриках на склонах холмов. Слово «Ахалладер» гулом разносилось по долине, и даже мой олень тряс головой и держался подальше. Я выследила его на вершинах. Он сбросил рога, но я знала, что это он. Он стоял неподвижно, подняв копыто.
Я не понимала этого слова. Мне было не до того — у меня образовалось нечто вроде небольшой фермы. Со мной жили семь кур, потому что одна из моих девочек сошлась с петушком и вот что получилось. Три яйца ей высидеть не удалось. А из пяти вылупились цыплята, вначале они были желтыми, суетливыми и ныряли под хвост матери, когда мимо проходила корова. Они росли потихоньку и вскоре сами копошились в грязи и откладывали яйца. Они все рассаживались на орехе в те длинные летние ночи.
Еще к тому времени у меня появились козы. Человек из Инверригэна, что расположился в лесах у изгиба Кое, привел мне в подарок двух коз.
Я стояла на цыпочках у пчелиного гнезда, пытаясь осторожно достать его палкой, когда услышала, что меня зовет мальчик:
— Корраг! Корраг!
Он дергал меня за рукав, лопотал на гэльском. Я пожала плечами:
— Я не говорю на гэльском.
Тогда он хлопнул в ладоши, потом показал на свой зуб, и я поняла, в чем дело. Я взяла любисток и направилась в Инверригэн. Его отец лежал пластом. Раньше мне приходилось видеть почерневшие зубы и ощущать гнилостное дыхание, но не такие, как у него. Я поморщилась. А он вздрогнул, когда я дотронулась до его десен. Его затрясло еще больше, когда я выдернула пенек, потому что такой зуб невозможно вылечить. Я вложила любисток в дырку и оборвала ногтями лишнее. В десне у него осталась настоящая рана. Но уже через два дня у моей хижины дремали две козы, положив головы на спины друг другу, и я знала, что это благодарность за то, что человек из Инверригэна вновь мог жевать мясо. А еще был мед, потому что мальчик опять нашел меня у пчелиного гнезда и показал, как его доставать, не навредив пчелам.