Это тоже трагедия, но трагедия личная. Не входить ни в Пантеон, ни в историю».
Словеса? Рассудим здраво: требовать от человека, чтобы он не занимался собой, не беспокоился о себе и, короче говоря, не считал себя самим собой, может лишь ненормальный. Эта женщина требовала, чтобы я забыл о том, что я — это я, однако ей прекрасно известно, что когда у меня будет приступ аппендицита, то кричать буду я, а не она.
Колоссальный нажим, какой сегодня оказывается на нас со всех сторон — с тем, чтобы мы отказались от своего собственного существования, — как и каждый постулат, не поддающийся реализации, ведет лишь к искривлению и фальсификации жизни. Если человек настолько нечестен по отношению к самому себе, что может сказать: чужая боль мне важнее, чем моя собственная, то он сразу же впадает в эту «простоту», мать пустословия, всех общих фраз и всего, что слишком легко возвышает. Что касается меня — нет, никогда, никогда в жизни. Я есмь.
Особенно художник: если его можно обвести вокруг пальца и он поддастся этому агрессивному этикету — он пропал. Не дайте запугать себя. Слово «я» настолько фундаментально и первородно, оно наполнено в высшей степени ощутимой и потому в высшей степени честной действительностью, оно — верный путеводитель и суровый пробный камень, и вместо того, чтобы им пренебрегать, следовало бы пасть перед ним на колени. Думаю, что я пока еще недостаточно фанатичен в озабоченности собой и что из-за страха перед людьми я пока еще не смог отдаться этой задаче-призванию со вполне категорической беспощадностью и продвинуть это дело достаточно далеко. Я — самая важная и, видимо, естественная моя проблема: я единственный из всех моих героев, который меня действительно волнует.
Приступить к созиданию себя и сделать из Гомбровича героя — типа Гамлета или Дон Кихота —? —! —
Четверг
Сегодня на чай у N. собралось несколько аргентинских литераторов, и ни с того, ни с сего X. прочел нам свой рассказ о молодом рабочем и его матери, которые в Сталине видели Иисуса Христа. Со скукой слушал я эту поучительную сентиментальную историю, скорее религиозную, чем литературную. Потом завязалась дискуссия, и Чамико удачно подметил все условности, а точнее банальности, которыми был напичкан текст. Я не высказывался, а мог бы сказать примерно следующее: никакая буржуазная литература не оболгала так крестьянина и рабочего, как это сделали коммунистические писатели, ибо они обожествили пролетариат, а это может иметь весьма драматические последствия, поскольку такая идеализация постепенно выведет из-под контроля партийной интеллигенции ту самую силу, которую она породила, и в длительной перспективе — самооглупление интеллигенции насчет пролетариата может оказаться роковым.