— Как я сказал, я человек разумный, и решать вам. Поскольку вы упомянули пятизначное число, давайте основываться на ваших словах. Пятизначная цифра, начинающаяся с пятерки. Пятьдесят тысяч франков.
— Это неслыханно!
— Равно как и то, что вы сделали, мсье Борн.
— Une fiche confidentielle, — произнесла Мари, сидя в кресле у окна, за которым предвечернее солнце отражалось от вычурных домов бульвара Монпарнас. — Значит, вот какой прием они использовали.
— Я могу произвести на тебя впечатление: я знаю, с каких времен им пользуются. — Джейсон налил воды и подошел со стаканом к постели. Он сел напротив нее. — Хочешь послушать?
— Да нет, — ответила она, озабоченно глядя за окно. — Я прекрасно знаю, с каких времен и что это значит. Это настоящий удар.
— Почему? Я думал, ты ожидала чего-то в этом роде.
— В результатах — да, но не в механике. Карта — это архаическое нарушение закона, к которому прибегают лишь частные банки на континенте. Американские, канадские и английские законы ее запрещают.
Борн вспомнил слова д’Амакура и повторил их:
— Это исходит из мощных учреждений — так он сказал.
— Он был прав. — Мари посмотрела на него. — Разве ты не видишь? Я знала, что твой счет как-то отмечен. Я полагала, что кого-то подкупили, чтобы он поставлял информацию. Тут нет ничего необычного: банкиры не числятся в первых рядах кандидатов в святые. Но здесь другое. Этот счет в Цюрихе был заведен — с самого начала — с картой как частью всей операции. Предположительно, с твоего ведома.
— «Тредстоун-71», — сказал Джейсон.
— Да. Владельцы банка должны были действовать заодно с «Тредстоун». А принимая во внимание широту твоих полномочий, возможно, что ты был осведомлен об их действиях.
— Но кто-то был подкуплен. Кёниг. Он заменил один телефонный номер на другой.
— Ему хорошо заплатили, можешь мне поверить. Он мог бы получить десять лет отсидки в швейцарской тюрьме.
— Десять лет? Не слабо.
— Таковы швейцарские законы. Ему, должно быть, заплатили небольшое состояние.
— Карлос, — произнес Борн, — Карлос… Почему? Какое я имею к нему отношение? Вот что я хотел бы знать. Я все время повторяю это имя! И ничего не понимаю, ничего. Просто… не знаю. Ничего.
— Но ты что-то хотел сказать. Что, Джейсон? О чем ты думаешь?
— Я не думаю… Я не знаю.
— Значит, что-то чувствуешь. Что?
— Не знаю. Может быть, страх… Злость, раздражение. Не знаю.
— Сосредоточься.
— Проклятье, думаешь, я не делаю этого? Не делал раньше? Ты хоть представляешь себе, что это такое? — Борн остановился, досадуя на себя за вспышку. — Прости.
— Не за что. Тут есть какие-то намеки, улики, которые ты должен отыскать — мы должны. Твой друг доктор на Пор-Нуаре был прав: у тебя в памяти одни образы вызываются другими. Ты сам говорил: упаковка спичек, какое-нибудь лицо, фасад ресторана. Так было. А теперь это имя, имя, которого ты избегал, пока рассказывал мне все, что с тобой приключилось за последние пять месяцев, все до мельчайших деталей. Но Карлоса ты ни разу не упомянул. Должен был бы, но не упомянул. Это имя что-то для тебя значит, понимаешь? Оно что-то будит в тебе, и это что-то рвется наружу.