Буян с трудом поднял гудящую голову. Отчего-то она казалась очень, очень тяжелой. Пол, на котором он лежал, казался странно горячим, словно под ним развели огонь.
— О-ох, — простонал парень. Вернее, ему показалось, что он простонал. На самом же деле вместо стона из горл i вырвалось какое-то неразборчивое клокотание. Попробовал подтянуть руку — что-то мерзко заскребло по полу. Заскрежетало.
Буян попытался взглянуть — и только теперь сообразил, что с равным успехом может смотреть и вперед, и назад. Опешил и только успел подумать — наверное, брежу, как увидел наконец свою правую руку. Точнее, то, во что она превратилась.
Остолбенев, Буян глядел на блестящую, точно отполированную чешую, что покрывала могучую длань; под чешуёй перекатывались шары могучих мышц. Ладонь осталась пятипалой, но каждый палец заканчивался теперь стальным изогнутым когтем, точь-в-точь, как у той твари, что убила Ставича и Стойко.
“Великий Дух, — подумал Буян. Потом снова: — Великий Дух! — И наконец: — Вели-и-ик-и-и-й ДУ-У-У-УХ!”
Последние слова превратились в неразличимый вопль ужаса и отчаяния. Буян со всего размаха ударился лбом о твердый пол, явно намереваясь размозжить себе голову.
— Ну-ну, зачем же так, — услыхал он спокойный голос Дромока. Творитель, все ещё в жутком облике “боевой копии”, обошёл корчащегося на полу Буяна и нагнулся к нему.
— Я укрепил твой череп особым образом, — не без гордости сообщил он. — Так что оставь эти суицидальные попытки.
— Чего? — невольно вырвалось у парня.
— Не старайся покончить с собой, — охотно пояснил Дромок, складывая лапы на груди и забавно почесывая чешую стальными крючьями когтей, точно блохастый пес. — Я учёл этот фактор. Команды на самоуничтожение будут блокированы. Хотя, должен тебе заметить, было бы весьма занимательно даже с точки зрения Большой Программы выяснить, что толкает тебя к самоуничтожению. Поднимись!