- Наплевать!
- Мне тоже. Первый час бывает раз в жизни. А я то думала, что он для меня так и не наступит.
- Вы никогда не были влюблены?
Она покачала головой.
- Вот хорошо! Когда же, Динни?
- А вы не думаете, что не мешало бы известить об этом родных?
- Наверно. Но они не захотят, чтобы вы выходили за меня замуж.
- Еще бы, ведь вы куда знатнее меня!
- Где уж нам! Ваша семья ведет родословную с двенадцатого века. А мы только с четырнадцатого. И я бродяга - и автор желчных стихов. И они догадаются, что я захочу увезти вас на Восток. К тому же у меня всего полторы тысячи в год и почти никаких надежд на наследство.
- Полторы тысячи в год! Отец, может, выкроит для меня двести, - он столько дал Клер.
- Ну, слава богу, хотя бы ваше богатство не будет нам помехой.
Динни доверчиво подняла на него глаза.
- Уилфрид, мне говорили, что вы перешли в мусульманство. Мне это все равно.
- Но им это будет не все равно.
Лицо, его потемнело и стало напряженным. Она крепко сжала его руку.
- В поэме "Леопард" вы писали о себе? Он молча пытался вырвать свою руку.
- Ну скажите, о себе?
- Да. Это было в Дарфуре. Меня заставили арабы-фанатики. Я отрекся, чтобы спасти свою шкуру. Можете теперь послать меня к черту!
Динни насильно прижала его руку к себе.
- Что бы вы ни сделали, это не имеет значения. Вы - ведь это вы! - К величайшему ее смущению и радости, он упал на колени и уткнулся лицом в ее колени. - Милый мой! - сказала она. Материнская нежность пересилила более пылкие чувства. - Кто-нибудь знает об этом, кроме меня?
- На восточных базарах известно, что я перешел в мусульманство, но там думают, что я это сделал по доброй воле.
- Я ведь понимаю, что на свете есть вещи, за которые вы готовы умереть, и этого для меня достаточно. Поцелуйте меня!
Пока они сидели в парке, приблизился вечер. Тени дубов стали длинными и добрались до их бревна; четкая грань солнечного света на молодом папоротнике уходила все дальше; неспешно прошли на водопой несколько оленей. Ясно-голубое небо с белыми приветливыми облачками тоже стало сумеречным; изредка долетал терпкий смолистый запах листьев папоротника и сережек конского каштана; выпала роса. Бодрящий, напоенный ароматами воздух, ярко-зеленая трава, голубые дали, разлапистая надежность дубов придавали этому любовному свиданию что-то неповторимо английское.
- Если мы посидим здесь еще, я стану совсем язычницей, - сказала в конце концов Динни. - К тому же, душа моя, "росистый час заката близок..."
Поздним вечером в гостиной на Маунт-стрит тетя Эм вдруг сказала: