До
безымянного
Легендарного
места нас провожал
один Цамерий.
Ну, как один.
Визуально –
один.
Фактически
эм-Латуа
концентрировал
в себе силы
едва не трети
всей
Жемчужной
Триады. При
необходимости
он мог без
напряжения
обратить в
пепел и пыль половину
Нимеи,
принудительно
втянув
связанных с
ним Чудиков в
Резонанс.
Полагаю,
Нийрав не
шутил, утверждая,
что
возглавляемая
им организация
может
побороться с
Избранными
Посвященными.
Страшно лишь
предположить,
чем эта борьба
обернется
для Веселес.
Вряд ли
локальными
жертвами.
Мне
все хотелось
заговорить с
красноволосым
Чудиком, но я
не знала, что
ему сказать.
Если
взглянуть
правде в
глаза, моя
мать убила
его отца, а
потом и
остальных родственников.
Скорее всего,
даже этим
дело не
ограничилось.
И что тут
скажешь?
Формально
моей вины
здесь нет, но…
Цамерий
должен был ненавидеть
все, что
несет
отпечаток
фамилии
эм-Деборо.
Меня – тем
более. Не
было ничего
удивительного
в том, что
меня аккуратно,
практически
незаметно
избегали. А
сколько
всего
хотелось его
спросить…
Например,
о той же
Эстелле. Или
о том, почему из
всех миров
Веселес
Цамерий
выбрал именно
Нимею в
качестве
основного
места жительства.
Нет,
серьезно,
почему Нимею?
Насколько же
гадко, тяжело
и безысходно
должно быть
внутри, чтобы
комфортно
ощущать себя
в безликом каменном
мешке? Тут настолько
просто можно было
погрузиться
в апатию,
будучи в
великолепном
настроении,
оптимистично
настроенным
и
неунывающим
по жизни, что
казалось
странным, как
город еще не
превратился
в некрополь.
Эм-Латуа
держался все
так же
холодно и
отстраненно,
великолепно
ориентируясь
в невероятно
сложных для
навигации
улочках города,
компенсировавшего
размеры
путаностью лабиринтов-домов.
То и дело из
толпы его
кто-то
окликал,
приветствовал,
о чем-то
спрашивал, за
что-то благодарил.
Неудивительно,
лирен
фиолетовой категории
в любом мире –
практически
бог, что
говорить о
Нимее.
Очередная
спираль
оборвалась
зияющим чистой
темнотой
проходом, и
наша
небольшая
компания
двинулась по
восходящему
тоннелю. Снова
мгла, холод и
неизвестность.
Я
старательно
гнала прочь
мысли о
таящихся в
укромных
местах
уродливых
тварях, но все
равно
вздрагивала
от каждого
шороха. Этот
мир
угрожающе
сильно
действовал
на психику.
Оказавшись
вне поля
зрения
исчезнувшей
вместе с
братом
Мириам,
Эримонд
заметно приуныл,
плетясь с
тихими
ругательствами
позади. Я так
и не добилась
от Лэйкера
полноценного
рассказа о
том, кто это
вообще такой.
Спрашивать
лично не
хотелось
совершенно –
что-то
отталкивающее
было в этом
молодом
оппозиционере:
то ли сквозящее
презрение к
окружающим,
еще более
отвратительное
из-за своей
необоснованности,
то ли
поразительная
беспардонность,
такая же
неуместная.
Тем более,
Эримонд открыто
заглатывал
пластинки,
шарики,
порошки и прочую
дрянь,
определенно
наркотическую,
выуживаемую им
из глубоких
карманов (нашел
же способ достать
эту гадость в
совершенно
незнакомом
мире). Уму
непостижимо,
как с такими
дозировками
он сохранял
способность
не только
самостоятельно
передвигаться,
но и
осмысленно
говорить.