— Дядя Федя, ты криком сбиваешь, — сказал наводчик.
— Во время боя шуму больше.
— Шум не крик… К шуму привыкнуть можно, к крику не привыкнешь.
— Лады, — согласился дядя Федя. — Перекур!
Старший сержант говорил странно, растягивая букву «о», точно был влюблен в этот звук.
Люди устали… Так устали, что, глядя на них, тоже хотелось упасть на землю и отлежаться. Один стащил сапог. Он не умел заматывать портянку, на пятке у него был прорвавшийся волдырь.
— Иди сюда! — подозвал старший сержант. — Покажь ногу! Эхма, шляпа! Приложи подорожника.
Сидя на ящике полевого телефона, дядя Федя тоже снял сапог, показал, как нужно пеленать портянкой ногу. Что было любопытно — у старшего сержанта портяночки были беленькие, мягкие, у молодого бойца — с черными потеками, грубые, грязные…
Дядя Федя упеленал собственную ногу, как мать ребенка.
— Понял?
— Все равно собьется, — ответил красноармеец.
— Врешь, не собьется. Гимнастерку не простирни, но портяночку выполоскай, разгладь… Жизнью будешь ногам обязан. У нас был чудак-человек, стихи сочинял: «Ногу сотрешь — немцу в плен попадешь!», «Сапог порвал — считай, пропал». Еще были стихи… Забыл. Я с детства стихи плохо запоминаю. И вообще прошел четыре класса и два коридора. Некогда было учиться — семья замучила.
Старший сержант закручинился, вспомнив, наверное, про классы и длинные школьные коридоры, а может, он вспомнил семью, которая его мучила и не давала учиться.
в которой младший лейтенант Прохладный и рядовой Сепп спорят о литературе.
Все бойцы и командиры давали нам советы, как жить, чтоб мы с братом не совершали тех ошибок, которые совершили они, бойцы и командиры, в своей жизни.
Так, рядовой Шуленин, правофланговый роты охраны, несуразный дядька лет под сорок, посоветовал не привыкать к куреву. Курил он жадно и невероятно много. Отрывал клок газеты, бросал на него горсть махорки, заворачивал, точно играл на губной гармошке, брал цигарку, как карандаш, и затягивался… Валил дым. Можно было подумать, что у него горит что-то внутри.
— Вредно беспрерывно чадить! — говорили товарищи. — По полпачки зараз вытягиваешь. Сердце и легкие не выдюжат, загнешься.
— А!.. — отмахивался Шуленин. — Мой батюшка не курил, а раньше сорока помер.
Шуленину не хватало фронтовой нормы питания — он ходил голодным. И не мудрено — менял в деревне хлеб на махорку.
— Не втягивайтесь в курево, — тряс оглоблей-цигаркой Шуленин. — Остальное дело наживное. Остальное мелочи.
Видно, учить легче, чем самому быть ученому. Лишь дядя Боря всегда старался зажечь, так сказать, личным примером. Он носил на коромысле воду в баню. Вода расплескивалась, он шел не спеша, не отрывая глаз от ведер, старался погасить движением корпуса колебания коромысла, отчего ведра раскачивались сильнее, вода перехлестывала через край, и он доносил до бочек по полведра.