Сегодня-то она бы уже не смогла сказать о себе, что влюблена. Но не смогла бы уверить Сильвано, а уж себя и подавно, что она его не любит. И не то чтобы она к нему привыкла, нет, это не просто привычка, она стала относиться к нему, как к себе, хотя и это, она знает, еще не все. Ведь ничего особенного, ну ровным счетом ничего. И тем не менее — нет, у нее язык не повернулся бы сказать, что она его не любит.
Иногда, стоя в халате в спальне за дверью и прислушиваясь, как он уже хозяйничает в баре или шебаршится в ванной, она спрашивала себя, а что, если этим вот утром ей и вправду снова залечь в кровать, в халате или без, нырнуть обратно в темную комнату, зарыться в постели, не притрагиваясь к жалюзи, и уже в следующую секунду ее нестерпимо подмывало его позвать, и не просто позвать, а громко, во все горло гаркнуть, не важно что, хоть ругательство, «скотина», «свинья», даже «мать твою!», а потом бесстыдно и медленно, с завыванием, как сирена, пропеть его имя, «Силь-ва-но!» — позвать его, короче. Но он-то не стоял за дверью спальни, никогда не стоял по другую сторону двери и никогда не прислушивался, что она делает, нет, он деловито чистил зубы или уже мыл бокалы, прибирал в баре.
А ведь у него тоже были свои представления, не одни только иллюзии, но и планы, рассчитанные точно, как прыжок с трамплина, доскональные и неукоснительные, как все его намерения и виды на будущее. И тем не менее они не поженились, чем меньше бумаг, тем лучше, сказал Сильвано, и она согласилась, чем меньше бумаг, тем больше жизни, живой плоти во всем, что будет между нами. Впрочем, может, они и поженились бы, если бы этот Петер, которого Сильвано так жаждал, и вправду обозначился на горизонте.
Вечно оставаться чужачкой, вечно под взглядами посторонних, вечно как в витрине. До нее доносился его голос из бара, вот уже годами она за дверью спальни снова и снова слушает его шаги, его дыхание, и даже ни о чем особенном при этом не думает, разве что иногда: ну почему именно он, этот человек, этот итальянец, оказался в ее жизни единственным, кто способен заботливо спросить, не болит ли у нее горло? Получалось, что в их союзе не только она существовала ради него, но и он всегда был в ее распоряжении, буквально к ее услугам. Одно это дорогого стоит. Мы пользуемся телами друг друга, иной раз, даже чтобы причинить друг другу боль. Ведь иногда она сама его подначивает: «Ну же, давай, иди сюда!» А несколько раз уже и до того доходило, что она шепотом, нет, не в крик, а еле слышно, на выдохе, ему говорила: «Сил моих больше нет тебя видеть!», а сама при этом нетерпеливо срывала с себя одежду, чтобы прямо тут, на ковре спальни, ему отдаться.