а по-простому, по-немецки говоря, от итальяшек, которые в прежние времена в грибной сезон ни свет ни заря толпами валили сюда что из Вероны, что из Венеции.
— Они же со специальными фонарями приезжают, чуть ли не с прожекторами лес обшаривают, — вмешался Филлингер Карл.
Тут и Фальт не удержался, чтобы, скривив губы, не бросить замечание:
— Да они всегда были ушлые, котелок-то, — и он постучал пальцем по виску, — у них всегда неплохо варил.
Ольга смотрела на морщинистое лицо социального уполномоченного, лицо постаревшего первоклашки: сальные белобрысые волосы, все лицо в складках, две особенно глубоких пролегли от уголков рта вниз — почти как усики.
— А если враг придет на нашу землю, — вдруг прошептал ей кто-то в самое ухо. Очевидно, она не услышала, как отворилась, а потом затворилась дверь в заднюю комнату и откуда ни возьмись рядом с ней у стола возник Флетшер. Он слегка покачивался, лицо раскраснелось от духоты. Коренастый мужичонка лет сорока, с темно-русыми, вкривь и вкось обкорнанными волосами. Медленно прочертив в воздухе перед самым ее лицом какие-то линии, он улыбнулся ей слюнявыми губами, потом воздел палец к потолку, словно дирижерскую палочку, и заплетающимся языком промямлил: «…возлюби родину… как самого… себя, чти… как отца и мать своих…» На последнем слове его опять повело на песню. «То край родной, ему верны мы», — заголосил он и, покачиваясь, двинулся к бару. Вокруг почему-то сама собой установилась тишина, даже у стойки гомон голосов разом смолк. «Покуда не померкнет свет в твоих очах, в твоих очах», — снова и снова завывал Флетшер, потом и он вдруг осекся, и Ольга услышала, как звякнула монета. Секундой позже из музыкального автомата грянул по-итальянски хор трентинских горцев, и она, глядя на повернутые к ней прислушивающиеся лица, пыталась понять, волнуют ли их хоть чуть-чуть чужие, итальянские слова. «Наконец-то, — подумала она, — наконец-то сподобились». Она встала, мягко отстранила Флориана, решительно протиснулась сквозь толпу прямо к стойке и, пока из музыкального автомата все еще неслась итальянская песня, подошла к телефону у кассы и набрала номер своего бара в городе.
— Чао, — сказала она, и, хотя в трубке ей совершенно отчетливо ответил Сильвано, она все равно испугалась, словно ошиблась номером, да и в самом деле: в этих стенах, среди этих физиономий голос Сильвано звучал как неродной, какой-то совсем чужой, искаженный голос. — Чао, — повторила она, теперь уже повернувшись ко всем спиной, впервые за эти три дня и две ночи снова сказала: — Чао! — Но и ее голос звучал фальшиво, а может, фальшивым его делало иноязычное эхо множества других голосов здесь, в «Лилии». — Через час или, самое позднее, завтра утром я выезжаю, — сказала она в трубку и в ответ, после небольшой паузы, услышала встревоженный голос Сильвано: