В тени между ним и пустыней росла трава и пробивался среди красных валунов ручеек, поивший три тополя и одинокий чахлый дуб. Он пошел вдоль ручья, сел отдохнуть среди деревьев, ополоснул лицо холодной водой и наполнил флягу. Желая напиться из ручья, он сделал глупость. Когда он наклонился к воде, рюкзак скользнул вперед и лямка перетянула раненую подмышку; от пронзившей его боли он выпрямился, и лямка свисавшего с шеи рюкзака еще больше сдавила руку. Тогда он соскользнул в воду и перевесил рюкзак, теперь тот свисал на одной лямке со здорового плеча. В первое мгновение попавшая в рану вода ожгла его болью, но вскоре он, наоборот, почувствовал большое облегчение. Выбираясь на берег, он в первый раз обратил внимание на то, как распухла левая рука и что он не может двинуть ею, совершенно не может. Только этого не хватало.
Он выбросил пистолеты, которые когда-то отобрал у Смитти и Данскина, и большую часть магазинов к М-16. Несмотря на тяжесть винтовки, с ней он расстаться не мог. Психологическая установка или еще что, но он просто не представлял себе, как одолеет столько миль без винтовки. Оставил только два магазина — один в винтовке, другой сунул в рюкзак.
Тень от горы уже довольно укоротилась, когда он тронулся в путь. Чем дальше он отходил от горы, тем сильнее ощущался ветер — встречный. Но все это было просто прогулкой по сравнению с тем, что началось, когда тенистый участок кончился. Как только он шагнул на солнце, рана дала о себе знать.
Треугольник и песня. В первую очередь — изгнать слепящее солнце из основания черепа, потом — вызвать вновь черное поле, голубой треугольник, красный круг. Боль в круге, казалось, могла на такой жаре и полыхнуть костром. С песней тоже все непросто, надо же учесть столько разных вещей.
Гате гате парагате парасамгате бодхи сваха[104]. Это, конечно, клёво, это очень мило, но есть опасность в этой мантре исчезнуть, отрубиться и спечься.
Форма — это пустота. Пустота — это форма. Они — одно.
Вкуси немного пустоты.
Пустота — это тоже клёво, но она не ложилась на ритм. Она помогала сосредоточиться на треугольнике, но, конечно, ты не чувствовал, что идешь.
Что ж, подумал он, как говорится, лучшие песни — это старые песни.
Он пел, шагая вдоль рельсов. Он попробовал было идти по шпалам, и, конечно, это был кошмар. Единственный вариант — шагать рядом.
— Сам я не пробовал, но слыхал,
Что в щелке эскимоски
Отмерзнет и матросский.
Левой! —
пел он.
Тихоокеанский театр без песчаных блошек и еще раскаленнее. Это напомнило ему о соли. Он достал из кармана солонку и лизнул. Левой! Он загнал боль в круг, он шагал.