Может ли щелка быть холодной? Да. Нет.
Философские споры в «Бочонке», в Иокосуке, на флотском почтамте в Сан-Франциско.
Конверс, может ли щелка быть холодной? Откуда ему знать?
В зимних меховых штанах щелка у эскимоски, наверно, вонючая, но уж никак не холодная — при любой погоде. Старушка-эскимоска — выгони ее на лед да помори голодом, и мало-помалу ее щелка остынет.
Но песня не о том. Песня о том, как ты шагаешь, как переставляешь ноги, — вот о чем песня.
Эцуко была девочка опрятная. И умница. Постоянно удивляла, постоянно с ней что-то случалось. Открытая, смешливая.
Посмотри на меня, Эцуко, я здесь, со своей винтовкой, в этом ужасном месте, такие вот пирожки с котятами.
Я не беспокоюсь, потому что теперь мне все равно.
Только не надо, пожалуйста, песенок Хэнка Уильямса[105], треугольник с ними не в ладах.
Ему казалось, что он все еще слышит птиц в Дитеровом лесу. Он подавил в себе желание побежать и проверить, насколько далеко он отошел. Это было невозможно. Он отошел уже слишком далеко, и там, где он сейчас, нет никаких птиц, нет деревьев, на которые бы они сели, вообще ничего для них нет. Хотелось бы надеяться.
Кровь все течет, и мы не так чтобы знаем, насколько там все плохо. Но ничего другого не остается, как продолжать идти.
Вот только мучила неотвязная и по-настоящему гнетущая мысль: «Второй раз тебе так не выкрутиться». Однажды ему удалось уцелеть — в Бою за Боба Хоупа, а сейчас был тот самый второй раз.
Гнетуще.
Он сделал глубокий вдох и начал собирать боль в одну точку. Это было трудно. Метать, как стог сена? Втягивать сифоном? Втискивать во что-то?
Где треугольник-то?
Но может, это ошибка — вот так отделять ее от себя. Может, это неграмотно — запирать ее в красном круге, где она лишь накапливает ярость и силу, поджидая момент, чтобы выползти и ужалить, парализовав тебя. Если запрешь ее вот так, может, тем самым только продлишь ее.
Эксперимент. Прими ее, и, как знать, вдруг она исчезнет сама. Она — часть тебя, ты всегда что-нибудь терпел: обожженные губы, заусеницы, волдыри, зубную боль. Это ты сам, всегда что-нибудь да болит.
Слейся с ней, она — это ты, ты — это она. Треугольник распался, и он принял боль в объятия.
Нет, решил он в то же мгновение! Никогда!
Эксперимент оказался столь неудачным, что он вынужден был остановиться. Это было ему не по силам.
Он стоял, глядя на рельсы. Горячая сталь слепила даже сквозь пыль и ржавчину.
Убирайся назад, гадина, ты мне враг, а не друг.
Идею, что все едино, было очень трудно осуществить на практике.
Попытаюсь снова, решил он, когда мне будет сто десять лет и птицы принесут мне цветы.