«Я»? Как это «я»? Почему? Ты же упокоился в Брюсселе. Навсегда. Вон только что оповестили газеты: «Глава Российского общевоинского союза и Главнокомандующий Русской армией…»
— Петр Николаевич, я весь внимание.
Ну вот, слава Богу, прошло… Можно отдышаться. Надо же, как перевернулось. Где что и что за чем — поди разберись. Морок. Как он странно смотрит.
— Ваше превосходительство, я уезжаю. Бить жидов и грабить — не программа. Корнилов и Деникин предали государя, и идея выродилась — как могло быть иначе? «Не прикасайтеся помазанному моему!», а Корнилов арестовал императрицу и сказал, что уйдет, если учредилка вернет царя. Чему служим, ваше превосходительство?
— Алеша, у меня к тебе просьба. Ты кури…
Подвинул портсигар. Тяжелый, внутри — папиросы, гильзы без марки, значит — набивает сам. Спички… Надо же, горит… Дым. О Боже…
— В Петрограде осталась моя матушка. Вот сто рублей — золотыми десятками. Пусть уезжает в Финлянднию.
Протянул замшевый мешочек. Ого! Тяжел… Ну все, хватит!
— Петр Николаевич, вы… на самом деле? Вы, собственно, есть?
Внимательно посмотрел. Чуть-чуть с насмешкой.
— Дебольцов… Ты, по-моему, не склонен… Нет?
— А какой сейчас год?
— Восемнадцатый, Алеша… Но, согласитесь, это уже странно. Провал какой-то В никуда. Прощай, Никита. Служи. У меня отныне — другой путь…
Шел пешком, добирался на попутных крестьянских подводах. Их мало, все лошади и люди мобилизованы противоборствующими сторонами. Поэтому на исходе третьего дня ноги заболели так нестерпимо, что пришлось сесть в дорожное месиво (этот кусок степи весь, сплошняком — разъезженная, раздрызганная в слякоть и грязь дорога), снять сапоги и размотать портянки. Ступни — багрового цвета, полопавшиеся, похожие на сильно подгоревший хлеб. «Ну что, солдатик-соколик, худо?» Поднял глаза — калики перехожие, трое, патлатые, с котомками. «Плохо. Видать, пришел и мой черед». Не согласились: «Ну, про то один Господь ведает… Обопрись на нас». Двинулись. Шагов через сто упал — поволокли под руки. «Зачем вам, болезные…» — «Бог весть. А ты — не спрашивай».
Очнулся на полу в избе, русской наверное (в красном углу оклады чисто православные, без малейшего униатства), кто-то храпит на полатях, калики за столом, в кружок, слабый огонек коптилки (приспособили ружейный патрон), тени почему-то не отбрасывает (опять, Господи… Не то сон, не то — что…), разговор едва слышный, сразу же бросил в пот. «Ахвицер». — «А я говорю — ерунда». — «В любом случае нужно уходить». — «Ваня, ты шутишь! Мало ли чего при ем? К кому идеть?» — «Что ты предлагаешь?» — «Мы разведчики или манная каша?» — «Спятил… Он может услышать». — «Ну все. Я его кончаю». — «Только не стрелять…» Ну как опознали, как? Что увидели? На чем засекли? Нет времени думать — вон он ножиком уже сверкнул. Прости меня, Господи…