Кровь (Азольский) - страница 34

Вислени, сомнений нет, отправят в штаб Духонина, убьют… Беспощадную ярость берлинские власти обрушат на город, и надо сделать так, чтобы он, майор Скарута, остался незапятнанным. Нельзя поэтому идти с утра на прием к Готтбергу, которого он знает хорошо, который когда-то напористо ухаживал за его женой, — нельзя, хотя нужда и заставляет. Приглашения на встречу с Вислени рассылал комендант Минска, по списку, в нем нет двух офицеров — капитанов Бахольца и Клемма. Первый — типичный жулик, таков же, вероятно, и Клемм, поселившийся этажом ниже. Но какого черта они приперлись в Минск? Как попали в театр? «Немчура» до такой степени заорганизовалась, что вынуждена допускать хаос, иначе все развалится, и — помимо списка — в театр пропускали по устному приказу Готтберга, он стоял у входа, потому и последним вошел в зал, последним сел. А ведь будущему убийце надо примериться, глянуть на систему охраны Вислени, высмотреть в ней слабости, оценить и доложить о возможности убийства тем, кто послал его, — если, конечно, задание получено от русских. И сделать это так, чтоб остаться незамеченным, как это продемонстрировали Бахольц и Клемм.

Рижский коллега, поднятый ночью, навел справки, и Скарута получил весьма удивительные сведения. 4 августа Вислени выступал перед офицерами и солдатами рижского гарнизона, и капитан Клемм на спектакле присутствовал! Истинный немец может по приказу хоть десять раз подряд выслушивать любую туфту, но Клемм-то поперся на минский спектакль, не понуждаемый никакими распоряжениями!

Той же ночью Скарута выехал в Ригу, а оттуда к семье.

На четвертые гамбургские сутки в дверь позвонили, открывать пошла Марта, позвала Рудольфа. Они только что вернулись из кино, Рикке не успел еще снять китель. Услышав зов Марты, вытащил из брошенной на диван кобуры верный парабеллум.

— Что надо? — рявкнул он, и двое пришедших сделали невольно шаг назад. Отрекомендовались: управляющий домом и уполномоченный партии по кварталу. Дело в том, сказали, что хозяйка квартиры обязана заранее поставить в известность управляющего, если у нее ночует посторонний, чего сделано не было и на что до поры до времени внимания не обращалось, поскольку гость с фронта, встал на учет в комендатуре, заслуженный воин и так далее. Однако, продолжал уполномоченный, даже родственникам разрешено только четверо суток пользоваться гостеприимством…

— Они еще только начались, эти четвертые сутки, — возразил Рикке. — Можете навести справки. Где угодно. Даже на кладбище. Еще раз потревожите — пристрелю!

Попятились, ушли, бормоча извинения. Марта рассмеялась. Девчонка была смелости необычайной. К девяти утра вприпрыжку бежала на курсы противовоздушной обороны, отмечалась и спешила домой, забиралась к нему под одеяло, требуя пылкой, блиндажной, будто под обстрелом, любви, когда все ходуном ходит. Каждую ночь выли сирены, сгоняя гамбуржцев в бомбоубежища, для Марты вой этот был сигналом: продолжим! Боялась она только родителей, но тех эвакуировали на юг вместе с заводом. Лучшее место для любви — просторная супружеская кровать, но как раз на ней и не решалась Марта исполнять гражданский и патриотический долг немецкой женщины, девичья же кроватка ее так узка, что еле вмещала Рудольфа. Перебирались на диван, но, бывало, просыпались утром на полу. Чтоб польстить фронтовику, Марта притворно скулила: я устала, во мне все болит, я вымотана, а тот, внимая капризам врушки-гимназистки, вспоминал рижскую проститутку и хвалил себя за дерзкую атаку на жандармов неделю назад, когда поезд задержали на западной границе генерал-губернаторства. Здесь каждому отпускнику вручали «подарок Вождя», продукты не восточного происхождения — голландские сардины, финские сыры, еще что-то ценное, включая французский коньяк. Каждому — но не всем, а только со справкой о санобработке, причем в опротивевшую всем процедуру эту входила не привычная вошебойка, а поливание всего тела неизвестными препаратами. Бывалые солдаты разузнали уже, что мошонки вымазывают какой-то жидкостью, вонь от которой отбивает желание у любой бабы. А Рудольфа от Трудель отделяли двое суток, ему не терпелось поскорее увидеть ее, осквернять первую брачную ночь какой-то ветеринарной гадостью он не хотел. Правда, в пустой пакгауз, куда согнали всех якобы обовшивевших и заразных, проникали какие-то молодчики, продававшие справки о санобработке, но за деньги, и немалые, военные марки в расчет не шли, только имперские, а у кого их много? Карман Рудольфа был или набит, но помнился наказ дорожного друга Клемма: деньги надо беречь, они ухлопаются на свадьбу, цены же в Германии — ахнешь. Не один он мучился, мало кому хотелось подставлять уважаемые женщинами места под малярные кисти зажравшихся тыловых крыс. Отпускники стали сбиваться в кучи, мысль-то была у всех одна: прорваться каким-то путем через оцепление полевой жандармерии, и для прорыва требовалось нечто, делающее баварцев или мекленбуржцев не кучкой земляков, а боевой единицей. Поезд на Берлин пыхтел в полукилометре, отправится через полчаса, и Рикке решил принять командование на себя.