Компания отпускников ввалилась, прервав доверительную беседу в уже неукромном месте. Расплатились, поднялись, расстались — и только в квартире Скарута дал волю себе, разразившись яростным матом. Над ним дурачился этот Клемм, провоцировал на что-то! Но на что? Так или иначе, но русский шпион средь бела дня учинил ему допрос, и Скарута молчанием своим, глазами, жестами выдал какую-то служебную тайну! Неслыханная наглость! Большевистский агент, находясь в глубоком немецком тылу, без всякого оружия или принуждения допрашивает офицера германской военной разведки и получает от него ценнейшую информацию! На него набрасывает сеть, гонит его в какую-то западню! Эта идиотская история с неудавшейся женитьбой — не вымысел, произошла она, возможно, с самим Клеммом, который напачкал где-то и проверил сейчас, идут ли по следу его. Значит, она, женитьба, могла стать известной ему, Скаруте! Каким образом? Из каких источников?
Весь вечер метался он по квартире, вспоминал каждое слово, каждый жест и каждый взгляд шпиона, и успокоение пришло, когда осозналось: завтра-то — Клемма уже не будет! Его убьют сразу после покушения — или сам покончит с собою. А останется живым — так он, Скарута, пришьет его: слишком о многом осведомлен капитан Клемм, из него могут выжать то, что им, Скарутой, утаено от начальства.
Настал наконец этот день, для города и его окрестностей такой же исторический, как Бородино, как Сталинград, как выстрел в Сараеве. Задумчивое сентябрьское утро, не спешащее переходить в полдень, высокое, как предназначение воина, небо, и глубина его не измеряется ни одним облачком. Щемящая радость накатила на Скаруту — из далекого и прекрасного прошлого: предновогодние дни, когда родители и слуги наряжали в зале елку, не подпуская к ней детей, и в ожидании скорых сюрпризов наехавшие со всей округи мальчики и девочки по очереди льнули к замочной скважине; немецкая и русская речь детворы по всему имению, и кто бы мог подумать, что через два года, через год обе нации ввяжутся в драку с реками крови. Между взрослыми и мелюзгой — Соня, родное до боли существо, сестра, пошедшая, как выразился студент-чекист при допросе Витеньки Скаруты, по стопам отца, то есть была тоже расстреляна. Так называемое проклятое либидо уже обволакивало, подзуживало; в какой-то предпраздничный вечер к нему в детскую Соня положила спать девочку из немецкой родни. Проснулся он от лунного сияния за окном, девочка тоже пробудилась, шепотом говорили о чем-то, потом он попросил ее показать ножку, и юная немочка отбросила одеяло; ножка под луной казалась осыпанной золотой пылью. Двадцать с чем-то лет спустя мать послала его в министерство финансов по каким-то делам, на Вильгельмштрассе столкнулся он с бременской студенткой, от волос которой повеяло золотом детства, пригласил ее в «Кайзерхоф», и она, хохотушка, предвидя уже, что будет дальше, не могла выдавить из себя слова отказа, сидела оглушенная и немая, предчувствуя уже и церковь, и муки первых родов, и, наверное, войну…