Ник Лэнсинг всю эту ночь сидел и размышлял о своем будущем. Он достаточно знал общество, в которое сносило Хиксов, чтобы предположить: пройдет очень немного времени, и намек адъютанта вновь повторится в форме прямого предложения. Возможно, самому же Лэнсингу — как единственному человеку в окружении Хиксов, с которым возможно откровенно поговорить, — доверят участвовать в следующей стадии переговоров: его попросят, как выразился адъютант, «прощупать почву». Это явно была часть государственной политики Тевтобургов — предложить мисс Хикс, вместе с рукой их монарха, благоприятную возможность пополнить казну княжества.
Как поступит девушка? Лэнсинг не мог этого предположить, и все же он смутно чувствовал, что ее реакция будет в огромной степени связана с его собственной. А как отреагирует сам, он знал не лучше, чем в ту ночь, четыре месяца назад, когда выбежал из комнаты жены в Венеции, чтобы сесть на генуэзский полночный скорый.
Все его прошлое — и прежде всего стремление, которым он когда-то гордился, жить настоящим моментом и пользоваться любым предоставляющимся шансом — теперь мешало ему действовать. Он начал понимать, что никогда, даже будучи в теснейших отношениях с жизнью, не заглядывал дальше сиюминутного удовольствия. Он считал, что это прекрасно — уметь в полной мере наслаждаться моментом, а не пренебрегать им в погоне за чем-то бóльшим или иным, на манер людей чересчур щепетильных или лишенных воображения, которые для него всегда были одинаковы и равно достойны сожаления. Лишь тогда, когда он связал свою жизнь с жизнью Сюзи, начал он чувствовать, что будущее существует, и ему страстно захотелось, чтобы оно было надежным, определенным, отвечало его желаниям и целям; лишь тогда он почувствовал, по неощутимой перемене, что будущее стало его реальным настоящим, моментом, которым он живет.
Сейчас настоящий момент разлетелся вдребезги, а сил восстанавливать его не хватало. Он никогда прежде не думал о том, чтобы собрать осколки: он чувствовал себя как человек, чей дом разрушило землетрясение и который в отсутствие мастеров впервые вынужден орудовать кельмой и носить кирпичи. Он просто не знал, как это делается.
Он понял, что одной силы воли тут недостаточно. Восстанавливать надо понемногу и старательно, последовательными легкими усилиями сводить определенные вещи, храбро встречать ежедневные трудности, вместо того чтобы ловко уклоняться от них или перекладывать на других. Строительство того, что называется характером, — процесс столь же медленный и тяжелый, как возведение египетских пирамид; и сам он, как те ужасные сооружения, по большей части годится для того, чтобы разместить в нем своих потомков после того, как они тоже обратятся в прах. Тем не менее инстинкт пирамиды — это то, что создало мир, создало человека и сохранило его мимолетные радости, как выцветающие фрески на несокрушимых стенах…