Она тоже пристально посмотрела на него, но — ничего не видя. Все плыло и плясало перед ее глазами.
— Значит, она была там, когда я отсылала за нее все те письма?..
— Письма… какие письма? Отчего у тебя такой расстроенный взгляд?
Она о чем-то напряженно думала, словно не слыша его.
— Она и Алджи Бокхаймер прибыли туда в тот самый день, когда Ник и я уехали?
— Полагаю, да. Я думал, она рассказала тебе. Элли вечно всем все рассказывает.
— Она бы рассказала, полагаю… да я не позволила.
— Ну, моя дорогая, вряд ли это моя вина, не так ли? Хотя, право, не понимаю…
Но Сюзи, по-прежнему ничего не видя, кроме бешеной пляски искр перед глазами, и словно не слыша его, продолжала спрашивать:
— Так это было их авто, на котором мы отправились в Милан! Алджи Бокхаймера авто!
Она не знала почему, но это обстоятельство казалось ей самым унизительным во всей этой отвратительной истории. Она помнила нежелание Ника воспользоваться авто… помнила его взгляд, когда она похвасталась, что «устроила» это. К горлу поднялась тошнота.
Стреффорд расхохотался:
— Ты что… воспользовалась их авто? И не знала, чье оно?
— Откуда я могла знать? Я уговорила шофера… за небольшую мзду… Чтобы сэкономить на плате за поезд до Милана… за лишний багаж в Италии безбожно дерут…
— Ах, Сюзи, Сюзи! Молодец! Могу себе представить…
— Какой ужас… какой ужас! — стонала она.
— Ужас? В чем ужас?
— Ты не понимаешь… не чувствуешь… — порывисто начала она, но потом замолчала.
Ну как объяснить ему, что возмутило ее не столько то, что, едва она и Ник съехали, он отдал виллу той паре, — хотя представить их в прелестном тайном домике и под соснами на веранде было все равно, что замарать мерзкой липкой грязью их счастливое время? Нет, не это больше всего вызывало в ней отвращение, а то, что Стреффорд, живя в роскоши дома Нельсона Вандерлина, тайно потворствовал любовным похождениям Элли Вандерлин и дал той с Алджи — за хорошую плату — приют на собственной вилле. Упрек готов был сорваться с ее губ — но она вспомнила о собственной роли в отвратительной истории, о невозможности признаться в этом Стреффорду и рассказать ему, что Ник оставил ее по той же самой причине. Она не боялась, если это откроется, уронить себя в глазах Стреффорда: моральные проблемы его не волновали, он лишь рассмеется над ее признанием и с презрением выскажется о Нике в роли нового моралиста. Но вот этого она как раз и не вынесет: что всякий усомнится в искренности принципов Ника или узнает, насколько она недотягивает до них.
Она продолжала молчать, и Стреффорд, выждав минуту, мягко усадил ее рядом: