— Великолепно выглядите! — сказал он, улыбаясь ей.
Она откинула голову и посмотрела ему в глаза:
— Такова моя будущая обязанность.
— Великолепно выглядеть?
— Да.
— И носить корону?
— И носить корону…
Они молча продолжали смотреть друг на друга. Сердце Ника сжалось от сожаления и растерянности.
— Корал… это еще не решено?
Она бросила на него проницательный последний взгляд и отвернулась:
— Я никогда долго не раздумываю.
Он колебался, разрываемый противоречивыми чувствами и боясь, как бы она не поняла неправильно его вопроса и не огорчилась.
— Отчего вы не сказали мне? — запинаясь, спросил он и сразу понял свою ошибку.
Она села, взглянула на него из-под задумчивых ресниц… замечал ли он когда-нибудь, какие густые у нее ресницы?
— Разве что-то изменилось бы, скажи я?
— Изменилось бы?..
— Сядьте рядом, — велела она, — я хочу поговорить с вами. Вы можете сейчас сказать все, что могли сказать раньше. Я пока не замужем: еще свободна.
— Вы не дали ответа?
— Не имеет значения, если и дала.
Ее слова испугали намеком на то, чего она все еще ждала от него и чего он все еще не мог ей дать.
— Значит, вы ответили согласием? — переспросил он, чтобы выиграть время.
— Согласием или отказом… не важно. Я должна вам что-то сказать. Хочу вашего совета.
— В последний момент?
— В самый последний. — Сделав паузу, она спросила неожиданно с ноткой беспомощности: — Что мне делать?
Он посмотрел на нее так же беспомощно. Он не мог сказать: «Спросите себя… спросите родителей». Добавь она еще слово, и ее столь легкое притворство рассеялось бы. Ее «Что мне делать?» означало: «Что вы собираетесь делать?» — и он знал это, и знал, что она это знает.
— Я не гожусь в советчики по матримониальным делам, — заговорил он с натянутой улыбкой, — но вы мне виделись совершенно иначе.
Она была безжалостна.
— И как же?
— Что называется, счастливой, дорогая.
— Называется… видите, вы сами в это не верите! Ну и я тоже… во всяком случае, не в такой форме.
Он задумался, потом сказал:
— Я верю, что попытаться стоит… даже если попытка будет лучшее, что вас ждет.
— Я попыталась, и неудачно. И мне двадцать два, и я никогда не была молода. Думаю, мне не хватает воображения. — Она тяжело вздохнула. — Теперь я хочу чего-то другого. — Казалось, она подыскивает верное слово. — Хочу быть видной фигурой.
— Видной фигурой?
Она густо покраснела.
— Вы улыбаетесь… думаете, это смехотворно, вам это не кажется стóящим. Это потому, что у вас всегда все это было. А у меня — нет. Я знаю, как папа пробился наверх, и хочу сделать следующий шаг — пробиться еще выше. Да, у меня не очень развитое воображение. Я всегда любила факты. И поняла, что мне нравится тот факт, что я буду княгиней… выбирать, с кем мне общаться, и быть выше всех этих европейских знатных особ, перед которыми склоняются папа и мама, хотя думают, что те презирают их. Вы можете быть выше этих людей, просто оставаясь самим собой; вы знаете — как. Но мне нужен трамплин… небоскреб. Папа и мама трудились до изнеможения, чтобы дать мне образование. Они думали, что образование важная вещь, но поскольку мы все трое обладаем посредственными умственными способностями, то оказались окружены посредственностями. Неужели вы полагаете, что я не вижу насквозь всех этих мнимых ученых, мнимых художников и прочих шарлатанов, которыми мы окружены? Вот почему я хочу купить место на самой вершине общества, где буду достаточно могущественна, чтобы собрать вокруг себя людей, каких желаю, выдающихся людей, подходящих людей, и помогать им, поощрять культуру, как те женщины эпохи Возрождения, о которых вы всегда говорите. Я хочу делать это ради Апекс-Сити, понимаете вы это? И ради папы и мамы тоже. Хочу, чтобы на моем надгробии были высечены все те титулы. Это, во всяком случае, факты! Не смейтесь надо мной… — Не договорив, она неловко улыбнулась и отошла от него в другой конец комнаты.