— Он умер? — глуповато переспросил Коллман. — Не верю. Почему мне ничего не сказали? Господи, теперь я самый старший человек в комитете. Как смеют мне отказывать в праве узнавать о таких вещах?
Флавия едва сдержалась, чтобы удивленно не воскликнуть от такой странной постановки вопроса. Выпячивать свой титул в трагический момент казалось мелочным, если не черствым. Она решила, что его забыли проинформировать по традиционной халатности, — у полиции просто не дошли руки. Хотя, с другой стороны, Флавия вспомнила, какое прозвище дал ему Бралль — Коллман был именно из тех, кого чаще всего забывают оповестить. Лучше не обращать на его слова внимания.
— У меня сложилось впечатление, что вчера вечером вы доставляли какие-то бумаги Робертсу. В котором часу это было? — спросила она.
— Около восьми. По дороге домой на обед. Робертса я не застал и сунул бумаги под дверь. А в чем дело?
— Он был убит примерно в это время.
— О Господи! — Коллман немедленно понял неприятное значение такого совпадения. — И вы считаете, что это я?..
— Не обязательно. Но я не знаю, чтобы кто-нибудь еще был в том же месте в то же время. Вы ходили туда один?
Коллман кивнул. В его взгляде появился испуг. Он выглядел так, словно, очнувшись от кошмара, понял, что кошмар творится наяву.
— Не смешите меня. — Он недоверчиво покачал головой. — Не может быть, чтобы эта трагедия была в самом деле убийством. Никогда не поверю, чтобы кто-нибудь вознамерился убить Робертса. У него в целом мире не было ни единого врага. Такой энергичный, творческий, современный человек.
Флавия фыркнула.
— А Мастерсон? — спросила она.
— Совершенно дру… — начал Коллман и осекся.
— Другая? — докончила за него Флавия. — То есть вы хотите сказать, что у нее были враги?
— Бросьте, вы меня снова смешите, — ощетинившись, надменно ответил он. — У нас были профессиональные разногласия, но не более. Не могу сказать, чтобы мне нравилась эта женщина. Напротив, я находил ее в высшей степени тяжелым человеком. Но если люди начнут убивать всех коллег, с которыми им трудно ужиться, на Земле никого не останется.
Резонно. Флавия сама могла бы добавить к списку кандидатов на ликвидацию несколько сотен человек.
— Хорошо. В таком случае не изволите ли поведать, чем она вам насолила?
Коллман задумался.
— Как мне вам объяснить? — начал он. — Нисколько не сомневаюсь, вы в курсе, что искусствоведение — весьма особенная дисциплина. Для успеха такого предприятия, как наш комитет, необходимо, чтобы его члены стали единомышленниками. Выработали общий подход к предмету и отличались сочувствием к мнению товарищей. Понимаете? — Улыбка Коллмана явно свидетельствовала: он ни на йоту не верил, что Флавия способна разбираться в столь тонких материях. Она откинулась на спинку кресла, сложила на груди руки и всеми силами старалась подавить нараставшее чувство раздражения. — Определенное время в нас сохранялась вера в наше коллективное предприятие. Однако последние заседания отличались скорее разногласием, чем более уместной и более творческой атмосферой гармонии.