А потом, так как у них все еще не было ангажемента, он стал ходить на скачки каждый день, и Зельда с ним. Ей было весело рано утром переезжать на лодке в Эмервилль, наблюдать возбужденную толпу, чувствовать себя ее частью, любоваться солнечным апрельским днем, кустами роз, прелестными лужайками парка, напряженно следить за возвращающейся под гром аплодисментов победительницей-лошадью, а потом ехать домой под звон выигранных долларов в кармане Джорджа.
Так недавно все это было! А теперь… Зельда, вздохнув, оторвалась от окна. Как она зла на себя за то, что поощряла Джорджа!
Теперь он объявил, что навсегда покончил с мистером Джэком Койном и его бюро.
— Нет, мне больше нечего там делать. Я могу заработать больше на скачках и, честное слово, это веселее!
Слишком поздно удерживать его — надо было это сделать с самого начала. Сейчас ее предостережения вызывали лишь гнев и брань. А бранился он все чаще и чаще.
Да, это самое худшее — перемена в нем. «Трудно узнать, — думала Зельда, — в этом угрюмом, рассеянном человеке, не расстающимся со своей черной записной книжкой, того жизнерадостного живого любителя шуток, за которого я вышла замуж!» Боже, как ей ненавистна эта черная кожаная книжка! Вечно в его руках, вечно перед его глазами! Во время завтрака, обеда он вытаскивал ее из кармана и забывал обо всем вокруг. Такая-то лошадь опередила такую-то на пять стадий в январе, а такая-то пришла первой тогда-то. Не значит ли это, что она должна победить сегодня? Вечные предположения, выводы, догадки, предсказания… Зельде это надоело. Что ей до того — выиграет или проиграет Джордж? Он редко рассказывал ей о результатах скачек. Вообще редко говорил ей что-нибудь. Он молчал в ее обществе и внимательно изучал страницы своей записной книжки или делал в ней пометки карандашом. А вот с тем, кто сделал из игры на скачках профессию и кого всегда можно встретить в вестибюле гостиницы, он готов был разговаривать часами, с увлечением, жестикулируя, бегая взад и вперед и напоминая прежнего Джорджа.
Он теперь играл по-крупному. Ставил по нескольку сотен. Но выигрывал ли он или терял — его озабоченность и угрюмость оставались неизменны. Вся его веселость, казалось, исчезла. Он оживлялся еще иной раз после исключительно удачного дня на скачках или изрядно выпив во время хорошего обеда в шумной распущенной компании своих новых приятелей. Зельда с горьким стыдом сознавалась себе, что ее больше не раздражала пьяная болтливость Джорджа: ее так измучило постоянное его брюзжание и скверное настроение, что она рада была, когда он под влиянием выпитого вина становился благодушен.