Сызмальства испытывал я неприязнь и оторопь перед всей правоохранительной системой. Особенно пугало слово «следователь». В разной связи родители обычно произносили его шепотом, чуть ли не с оглядкой. Изредка в этой связи звучали странные фамилии: Портной, Скок, Гусман. В том же ряду оказался некто по фамилии Сруль. Однажды я увидел его идущим по улице, вооруженным 25-зарядным маузером, зачехленным в нелепую деревянную кобуру, которая болталась на боку и ритмично била владельца по левей ляжке.
Позже в ряду пугающих детское воображение слов появились «обыск», «допрос», «арест» и жуткое «тюрьма». Последнее ассоциируется с точной датой: 17 января 1935 года. Число это проставлено на почтовой карточке, отправленной в город Купянск, где мы зимовали с мамой. Отец послал весточку из «предварилки» — так в ту пору назывался следственный изолятор, где молодой ветврач сидел в ожидании, пока Сруль с Гусманом распутывали криминальный клубок… Речь шла об умышленном вредительстве. Резервное конепоголовье, предназначенное для пополнения кавалерийских эскадронов, оказалось зараженным сапом.
Дело пахло трибуналом. Адвокаты наотрез отказались участвовать в разбирательстве, что предвещало самые тяжкие последствия. Сразу ж и у мамы возникли неприятности на службе… И вдруг наш доктор Айболит поздним вечером постучал в окно.
В нашем семейном архиве семьдесят лет уже хранятся две казенные почтовые карточки с персональным напутствием узника своему четырехлетнему чаду. Написано же было, что называется, на вырост адресата. Скажу: наш Федор Ефимович по душевному складу был философ, частично лирик, хотя и не писавший стихов. Фиолетовыми чернилами, пером формата № 86 каллиграфично выведено:
«На память Колечке! Прежде, чем войти в сложный механизм самостоятельной жизни, надо, друг мой, изучить природу, общество, науку, литературу… Особенно последнее! Словесность надо любить, по силе возможности двигать… Она, и только она спасет человечество.
Твой папа.
7/34 год».
Батя смолоду увлекался сочинениями Гегеля. Любимой книгой была «Феноменология духа». Из нее хуторской юнак черпал понятия, образы, манеру письма и даже речи. В частности, это сказалось и на стиле послания четырехлетнему чаду. Сгодилось же не только мне! Те фиолетовые строки читает и перечитывает уже третье поколение. Причем всяк толкует и расшифровывает то «камерное послание» по-своему.
Пользуясь случаем, всем-всем докладываю: суд над местечковым коновалом не состоялся. Выдвинутые обвинения не соответствовали действительности. На языке юристов это называется так: дело рассыпалось! В тот же вечер наша троица праздновала освобождение. Как сейчас помню, стол украшала узкогорлая бутылка белорусского вина «Спотыкач». В мой стакан с лимонадом тоже попало несколько капель.