Дядя Игорь вернулся через пятнадцать минут, попыхивая сигареткой, и вид у него был заговорщицкий.
— Ладно, — сказал он. — Мы пойдем, откуда пришли. Мы там, видно, промахнулись, возьмем левее.
— А завод? — спросил Окунев.
— А ну его. Ясно же, что там нет самолета. Не совпадает.
Прощались с ними вежливо, но отстраненно, они уже стали для ариев тем прошлым, для которого в их языке не было времени, но само-то оно было. В дорогу дали каждому по несколько кусков холодной мамонтятины и по мягкой меховой фляге с водой: похожие сувенирные продавались в магазинах для туристов и рыбаков, только эти были грубее, проще, с деревянными пробками. Проводить до тропы отправился тот же человек, который их там встречал, Степан. По дороге он еще поуговаривал их не соваться к заводу, убеждая, что если бы там упал самолет, они бы это видели, потому что рядом. Дядя Игорь согласно кивал, и Валю это обрадовало бы… Но он слишком хорошо знал дядю — и сейчас был уверен: все не так просто, как кажется. Тот явно задумал нечто хитростное. Валю припекало любопытство, но дядя был сосредоточен и на Валины отчаянные знаки не реагировал. Вместе со Степаном они дошли до того места, где начиналась тропа.
— Если гости довольны, люди тоже довольны, — сказал Степан и, махнув рукой, исчез в лесу.
— Ну, куда теперь? — спросил Дубняк, разложив на коленке карту.
— Спрячь, Толя, — сказал дядя Игорь, вглядываясь куда-то в заросли. — Думаю, пока она нам не понадобится. Подожди просто.
Дубняк хмыкнул, но карту не убрал, продолжая водить по ней длинным серым ногтем мизинца.
— Что ты там придумал еще? — спросил Тихонов.
— Погоди…
Валя знал, что пытать дядю Игоря бесполезно — ничего не скажет, пока не сочтет нужным. Он скинул рюкзак и уселся на него верхом, прислушиваясь к сладкой боли в мышцах. «Боль в членах, — подумал Валя, — хотя там как раз у меня ничего не болит». Он откинулся на рюкзак и смотрел вверх, туда, где сходились кроны и в просвет между ними смотрело бледное небо. Лес уже был полон звуков — шорохов, шагов, тресков, птичьих голосов. Издалека, как через вату, слышался жалобный прерывистый свист, щелчки, трескотня. Видимо, где-то далеко ходил мамонт, а от него убегал снежный человек, но это уж совсем далеко. Убегая, он кричал иволгой: фирифирь-чьоу! Фирифирь-чьоу! На местном наречии это означало: не догонишь, не поймаешь. Лес был полон сигналов, все обо всем сигнализировало и по большей части врало, потому что маскировалось. Кукушка тоже наверняка кому-то врала, потому что так долго жить не может ни один человек, даже снежный.