— А-н-а-ф-е-м-а!..
А внизу лихо отплясывает вприсядку Гришка Отрепьев. Рыжие кудри его так и подскакивают на лбу, и он раскатисто, как Шпынов, смеется. Сзади к попу на конях подъезжают Стенька Разин и Емелька Пугачев. Громко поют:
Поминайте добрым словом
Атамана казака!
Потом вдруг я сам в шляпе с огромным пером, как у барыни Чубарихи, в белых фетровых пимах со звездчатыми шпорами, как у Бибикова, большого заводского чина, поддерживая на нырках д’Артаньянову миледи, похожую с лица на соседку Варюшку, качу на санках с крутой горы. А сбоку наперерез скачет верхом на трубе в кардинальской мантии наш начальник цеха и, открыв рот, гудит: «У-у-у-у!»
«Ведь это пять часов утра уж!» — мелькнуло где-то в подсознании. Я вскочил. Ванна была чуть теплой, а Федька сладко посапывал на дровах у топки. Не жалея кулаков, я растолкал его, и мы принялись разогревать металл.
Дежурство сдали как будто бы в порядке, но, заступая в свою смену под унылый трезвон вечерни, выслушали мы с Зотиным от начальника такой «акафист», что уже не чаяли и на заводе остаться. Градусник имел автоматическую запись, которая и подтвердила начальнику, что с трех до пяти часов утра металл остывал, а с пяти до шести наскоро разогревался. Вот за что, оказывается, прозвали этот прибор ябедником!
И в очередную получку за Разина и Пугачева, за ночное катание с миледи вычли у меня три рубля, а у Зотина, как у старшего, — вдвое больше.
Много было для нас с Федьшей премудростей в этом новом цехе. О химии я в пятиклассной школе ничего и не слыхал, а Федор, кончивший всего два класса, — и подавно.
Вскоре появились у нас два франтоватых студента из Питера — практиканты. Они часто стояли около опытной малой ванны со сплавом и разговаривали, то и дело употребляя непонятные, таинственно звучащие слова: «Натрий хлор», «Хлористый аммоний».
Шпынов заходил в наш цех каждый день. Он дотошно изучал записи, задавал быстрые, точные вопросы. Когда студенты при нем начинали произносить «ученые» слова, Шпынов рассерженно фыркал в усы и пренебрежительно бурчал: «Алхимики». Федя, услышав это слово, начал употреблять его в качестве нового, фасонного ругательства. Вслед за Зотиным стали поминать алхимиков и другие рабочие цеха. Студентов не любили за барскую манеру держаться, за белые перчатки, за то, что они не были похожи на сына Шпынова — Сергея, который дни и ночи практиковал в прокатке на правах простого рабочего.
Однажды Шпынов зашел в цех и осведомился у одного из студентов — Юрия Михайловича:
— Ну, как?
— Не выходит, Николай Николаевич! — пролепетал тот.