К этому времени снег уже сошел и зарядили дожди. В Башне стало сыро и холодно. Камин разжигали, но скорее по привычке: Кайя вполне способен был обойтись и без огня.
Коту вот нравилось.
Он запрыгивал на каменную полку и вытягивался, свешивая хвост. Кот медленно поводил хвостом из стороны в сторону, дразня шалеющее пламя, и рыжие языки тянулись, сыпали искрами.
Хендерсон, взявший за правило приходить вечером — приносил бутылку вина для Кайя и флягу с очередным отваром себе, — говорил коту:
— Смотри, дотянется.
Но кот определенно знал, что делает.
Кайя пил вино. Молчал.
И Хендерсон не нарушал тишины. Но рядом с ним становилось немного легче.
Умер он в том же кресле. Пожалуй, если бы смог, ушел бы тихо, не привлекая внимания. Однако Кайя услышал отголосок чужой боли и заглушил ее. Это все, что он мог сделать.
Еще, пожалуй, подняться наверх и среди вещей, сложенных аккуратно — Хендерсон постарался избавить комнату от следов присутствия, — найти деревянную шкатулку. Внутри — два кольца и медальон, открывать который Кайя постеснялся.
Он сам спустил тело в мертвецкую и остался, отдавая хотя бы этот долг.
Хоронили на кладбище Четырех дубов в фамильном склепе, которому отныне надлежало быть запечатанным. И Кайя, закрепляя двери стальными полосами, думал, что это совсем не тот род, который следовало бы вымарать из Родовой книги.
Остальные пока были живы.
Пришли, выражая почтение и преданность, которые, впрочем, ничего не стоили. Но упрямо мокли, изображая скорбь. Кажется, кто-то произносил речи. Аплодировали. Вздыхали. Вытирали платком не то слезы, не то капли дождевой воды.
Странные люди.
К счастью, никто не решился нарушить дистанцию. Даже та женщина, называвшая себя его женой, держалась в стороне. Почему-то к ней тоже опасались приближаться.
От нее несло болезнью.
От города тоже.
Красного стало больше. Оно расплылось, пошло этакой сыпью, проникая в спокойные некогда районы. И алые точки гасли, но вспыхивали вновь. Множились, пока медленно, поскольку весна и дождь с успехом заливали злобу. И город боролся.
Совет тоже.
Нижняя палата пыталась достучаться до Верхней.
Верхняя полагала, что с них достаточно формального признания права низших присутствовать в замке. Народное ополчение постепенно разрасталось за счет добровольцев, среди которых, как Кайя подозревал, было немало личностей, прежде предпочитавших иную грань закона.
Но эти хотя бы формально подчинялись Совету, в отличие от народных дружин, действовавших под абстрактным знаменем общественного блага. Их признали незаконными, однако это признание осталось парой строк на бумаге, в отличие от иных законов, которые принимались с удивительной поспешностью.