— Тьфу ты, пропасть! Чего заявился?
— Пришел подывиться, як ты малюешь, — засмеялся Дубенко. — Бачу, настоящим живописьцем стал!
— А как же! Приходится… Видишь, семейство у Натальи Герасимовны прибавилось. Зорюшка звездочку родила…
Он снова углубился в работу. Дубенко молча наблюдал за ним. Так прошло минут пять. Наконец Кузьмин дорисовал последний уголок девятой звездочки и, разглядывая ее, громко вздохнул.
— Упарился? — спросил Дубенко.
— Нет, не то. Делаю, а боюсь…
— Чего боишься? Дело доброе.
— Кроет меня Наталья Герасимовна за это доброе дело. Не соглашается в открытую счет вести.
— А ты не слухай! Ведь намалювал все же?
Кузьмин о чем-то подумал и тихо предложил:
— Ты бы и своему вывел…
— Да, надо бы, — согласился старшина. — Ему двадцать три положено!
— Вот и сделай!
Дубенко нерешительно посмотрел на трафарет звездочки, аккуратно вырезанный в куске промасленного картона.
— Хиба по ней просто малювать?
— Конечно просто. Расчерти так же и ножиком вырежь.
Старшина взглянул на друга ясными, наивными глазами:
— А зачем? На что мэни цэ дило робыть, коли твоей одолжиться можно? Разве не одолжишь?
— Ох и ленив ты, зажирел совсем! — покачал головой Кузьмин. — Тебя бы на корде погонять, как застоявшегося коня.
— Щось тэбэ моя личность беспокоит?
— Личность! Не личность, а… Я бы сказал тебе… — Кузьмин махнул рукой. — Бери трафарет, кисть и краску! Тут ее на сто звездочек хватит… Только густо не мажь, а то потечет с нижних уголков.
Дубенко осторожно взял из рук товарища все живописное «хозяйство», показавшееся ему сложным и каверзным. Хмуро глядя внутрь банки, он наклонял ее в разные стороны, проверяя густоту краски, которая, по словам Кузьмина, могла потечь с нижних уголков звездочек. Постояв так с минуту и не сказав ни слова, старшина нерешительно поплелся к машине Никитина, будучи не в силах оторвать озадаченный взгляд от банки с краской: она почему-то смущала его больше всего.
— Не накриви, смотри! — крикнул ему вслед Кузьмин.
Дубенко остановился. Сознание новой опасности заставило его съежиться и вобрать голову в плечи. Наконец он повернулся к товарищу:
— Слухай, ты иди сам разметь. Начало хоть покажи: я же цэ дило сгублю!
Кузьмин добродушно сплюнул:
— Ну и родила ж тебя мама, косолапого такого!
Он отправился вслед за другом, с улыбкой разглядывая здоровенного, но такого беспомощного Дубенко, а тот шел вперед и, не оглядываясь на Кузьмина, исподтишка довольно посмеивался: «Ух, и добрый же и уступчивый ты хлопец!»
Подойдя к никитинскому самолету, Кузьмин забрался на крыло и, не найдя в карманах карандаша, потребовал его у Дубенко.