После рапорта Станицына Головин поздоровался с летчиками.
Тишина воцарилась сама по себе. Лишь парящие в поднебесье жаворонки нарушали ее своим щебетом, да ветер, пробегая по полю, мягко шуршал травой.
Головин окинул строй и торжественно, особенно внятно проговорил:
— Герой Советского Союза гвардии майор Быстрова!
Наташа, чеканя шаг, подошла к Головину, четко отдала честь и, как положено, доложила. Головин протянул ей руку:
— Здравствуйте, гвардии майор!
— Здравствуйте, товарищ гвардии генерал! — поздоровалась Наташа и опять встала по команде «Смирно».
— Прежде всего, — продолжал Головин, — поздравляю вас от имени всей дивизии с высоким званием Героя Советского Союза и благодарю за подвиг.
— Служу Советскому Союзу!
Головин откашлялся, как бы призывая всех к вниманию, и начал говорить так, чтобы его слышали все:
— Товарищ Быстрова! Ваши земляки, колхозники и партизаны, собрали средства на постройку боевого самолета и обратились в Москву, в Центральный Комитет партии, с письмом. Они просили вручить самолет, построенный на их деньги, вам, их боевой землячке…
Наташа слушала генерала, и все: поле, люди, самолет, голоса жаворонков и свист стрижей в небе — все это куда-то плыло, качалось и таяло в солнечном блеске погожего дня.
— Просьба партизан и колхозников удовлетворена. Их представитель, — Головин показал на гражданских, — вручит вам сейчас боевую машину…
Наташа невольно проследила за движением генерала и среди людей в штатском в десяти шагах от себя увидела мать.
Весь облик Елизаветы говорил о ее большом и понятном волнении.
Как только генерал кончил говорить, Елизавета сделала несколько шагов и остановилась перед Наташей. Она строго нахмурила брови и взглянула на дочь. Ей казалось, что сейчас надо говорить сухо и официально, как подобает представителю.
— Товарищ гвардии майор Герой Советского Союза, любезная Наталья Герасимовна! Вот мы вручаем вам наш военный самолет и добавляем, что вполне надеемся на вас. Бейте врагов земли русской! Бейте безо всякой пощады и добейте их вконец на проклятой вражеской земле!
Ни официальных слов, ни человеческой выдержки у Елизаветы на большее не хватило. Чинно подойдя к дочери, она обняла ее.
Оркестр грянул туш.
Целуя Наташу, Елизавета заплакала.
— Успокойся, мама, — гладила ее по спине Наташа. — Людей кругом полно, а мы с тобой как бабы рязанские. И мне бы не разреветься…
— Люди-то все свои… Наши… И они сердца имеют. И у них матеря есть! А ты мое дитя — и никакого позору в том, что я радуюсь тебе, нет.
— Та права, мама… Но успокойся. Пойми: и я расплачусь. Стыдно… В детстве я, бывало, от мертвой ласточки или даже от воробья какого плакала…