Так она и существовала в трюме. Жизнь была вполне сносной, но Элеонора часто тосковала по дому, по отцу и даже по Руксандре. В такие моменты она мечтала, чтобы ее поскорее нашли, хотелось выбраться на палубу и броситься на шею Якобу. Но она понимала, что обнаружить себя слишком рано означало испортить все дело: отец вместе с ней сойдет на берег в ближайшем порту, телеграфирует Руксандре и все ее усилия пойдут прахом. Стоило подождать еще несколько дней. Но тут возникал другой вопрос: как узнать, что время пришло? У нее не было ни календаря, ни часов, ни знаний, чтобы судить о курсе. Она руководствовалась лишь интуицией и смутным представлением о своем местоположении в мире.
Элеонора решила, что пора заявить о себе, в последний вечер путешествия, накануне прибытия в Стамбул. Конечно же, она не догадывалась, что следующим утром они войдут в устье Босфора, зато почувствовала изменения в ходе судна и работе двигателя. Значит, пора выбираться. За семь дней в трюме она успела основательно перепачкаться, легкие были забиты угольной пылью, а живот начинал побаливать. Элеонора представила свое отражение в зеркале и решила, что надо бы почистить платье и умыться или даже придумать новый наряд из тканей, которые были у нее под рукой, но потом сообразила, что в трюме нет мыла, а попытки приодеться только попортят отцовский товар. Придется показаться как есть.
Она откинула назад волосы, расправила свой наряд, навела порядок во временном жилище у сундука и направилась привычной дорогой по улицам чемоданного города к огромным железным дверям трюма. Остановилась перед ними, пробежала пальцами по металлической поверхности, по неровностям, которые напомнили ей те, что были на дверях чердака госпожи Брашовой. За этими дверями ее отец, еда и чистое белье, горячий суп, пуховые подушки, прозрачный морской воздух. От волнения у нее перехватило дыхание, и она замерла. Вот и все. Ей было страшно. Вдруг отец станет сердиться? Что делать, если ее поймают до того, как она найдет его? В ее воображении проносились жуткие картины, одна страшнее другой, но выбора не было. Надо было идти. Она вдохнула, чтобы немножко успокоиться, потом обхватила ручку обеими руками и толкнула дверь, которая вела в сырое и пустое помещение, показавшееся Элеоноре очень светлым после трюма, хотя на самом деле в нем было довольно темно.
Она потерла глаза, чтобы привыкнуть к слепящему свету, и зашла в комнату, полную кнопок, рычагов и колес, где все шипело и позвякивало, как в кафе в обеденный час. Недолго постояла, решая, какую же из трех дверей ей открыть, и вдруг услышала звуки, которые показались ей ангельским пением. Голоса становились все громче, приближаясь к ней.