Элеонора поперхнулась, желудок скрутило. Тогда она выдохнула из легких весь воздух, а потом набрала его снова. Жизнь раскололась пополам. То, что бывает только с незнакомыми людьми, соседями, героями романов или горемыками из газетной хроники, случилось с ней. Она прижала подушку к животу и невидящим взглядом уставилась на белый кружевной полог над кроватью. Отец мертв, он лежит на дне Босфора или на берегу, с другими погибшими, а может, его только что опустили в могилу, или… или… Одно было несомненно: он мертв. Она вновь и вновь возвращалась к этой мысли, пыталась посмотреть с разных точек зрения, но это было все равно что смотреть на солнце: глаза устают и ничего уже не разглядишь.
Все утро в голове Элеоноры роились невысказанные, страшные, как черные вороны, вопросы. Что делал тот удод на подоконнике? Как это связано с ее желанием остаться в Стамбуле? А что, если смерть отца и всех остальных — не несчастный случай? А вдруг это все из-за нее, из-за глупого ребяческого желания остаться? Элеонора вздрогнула и накрыла голову подушкой. Она хотела заснуть и не просыпаться, пока жизнь не вернется в обычную колею. Или хотя бы избавиться от всех этих вопросов. Но человек предполагает, а Бог располагает. Приговор судьбы свершился, и черный вихрь, зародившийся в яви, теперь трепал ее и во сне.
Позже, а может быть, это был уже следующий день, бей постучал в Элеонорину дверь и позвал ее по имени. Она не ответила, хотя бодрствовала. Ей не очень-то хотелось разговаривать. Ей вообще ничего не хотелось, разве что оставаться в постели, да и то за неимением лучшего. Бей дважды постучал и позвал ее, прежде чем войти. На нем был все тот же синий свежеотглаженный костюм и галстук, но лицо осунулось, и глаза запали. Сначала он не заметил Элеонору, которая зарылась в одеяла и подушки, как испуганная лисица в нору, но потом их глаза встретились. Оба замерли, глядя друг на друга, потом бей прикрыл за собой дверь и опустился на красный бархатный стул у кровати:
— Я пробовал связаться с твоей тетей Руксандрой.
Элеонора оторвала голову от подушки, чтобы лучше слышать, что он ей говорит.
— Не знаю, помнишь ли ты, — заговорил он, сжимая руки у самого рта, — о том, что случилось вчера.
Она кивком подтвердила, что все помнит и знает, и почувствовала, что ее губы дрожат.
— Власти еще ищут уцелевших, — продолжал он, кладя руку на спинку кровати, — хотя надежды почти никакой.
В комнате повисла тишина, бей встал и подошел к окну, тому самому, у которого Элеонора произнесла вслух роковые слова. Он посмотрел на суетившихся на берегу людей, потом извлек из жилетного кармана часы и несколько раз в задумчивости открыл и закрыл крышку.