С кормы открывался воистину великолепный вид. Солнце чуть оттеняло яркую голубизну утреннего неба, на котором не было ни облачка. Дворец Топкапы превратился в точку на горизонте, и только купола самых высоких минаретов виднелись за холмами. С кормы берега Босфора казались длинной полосой густого хвойного леса, которую через каждые пару километров прерывал орнамент из деревень, причалов и пивших чай мужчин в поношенных фесках. Воздух был солоноватый, пропитанный дымом и ароматом сосен. Элеонора глубоко вздохнула, принюхалась и решила сохранить запах в памяти. Он будет напоминать ей о Стамбуле.
Но память так же непостоянна, как и судьба.
Они простояли на корме совсем недолго, как вдруг поднялся ветер. При первом ударе волны Элеонора схватила отца за руку, а он уцепился за поручень. Якоб хотел что-то спросить у Элеоноры, но тут его лицо исказила гримаса, как если бы он увидел призрака, щеки ввалились, он позеленел, пробормотал, что это, должно быть, морская болезнь, схватился руками за живот, бросился на нос и чуть не упал, споткнувшись о запасное весло.
— Прости меня.
Шаги Якоба затихли вдалеке, ветер донес звуки веселья с носовой части палубы. Элеонора сморгнула, бей открыл рот, словно собирался что-то сказать. В этот момент раздался взрыв, судно накренилось и стремительно пошло ко дну под крики ужаса, долетавшие с нижней палубы.
Утро будто бы затерялось в гусином пухе и тенях. Осторожные шаги и шепот, бакланы как заведенные носятся над водой, их клекот смешивается с громкими криками лепешечника. Некоторое время спустя одинокие крики растворились в городском шуме, стуке колес по мостовой, крике торговцев рыбой, призывах муэдзинов, заунывном вое бродячих собак — привычных контрапунктах стамбульского многоголосья, смысл которого в одном: жизнь продолжается. Что бы ни случилось.
Когда звуки нового утра проникли в комнату, Элеонора лежала под грудой одеял, свернувшись, как сухой чайный лист, и прерывисто дышала в своем беспокойном сне. Стук в дверь вырвал ее из мира дремоты, хотя все, на что она была пока способна, — понять, что ей не хочется возвращаться к реальности. Послышалось шарканье комнатных туфель, звякнула ложка, госпожа Дамакан положила худую шершавую ладонь на Элеонорин затылок. Тепло этой чужой руки заставило ее вздрогнуть.
— Завтрак на столике у кровати, — тихонько окликнула ее госпожа Дамакан и, шаркая, вышла из комнаты.
Элеонора подождала, пока не закроется дверь, и только потом перевернулась на спину. С накрытого крышкой подноса доносился запах сваренных вкрутую яиц и лепешек, но она совсем не хотела есть. Девочка с головой накрылась одеялом, зажмурила глаза и свернулась клубком. В висках стучало, подкатывала тошнота. Она окончательно проснулась, но воспоминания о предыдущей ночи были пока довольно смутными, как будто караван то появлялся на горизонте, то скрывался из виду за огромным песчаным барханом. Сначала холодная вода, потом укус медузы за лодыжку, бей протягивает к ней руки, а потом она понимает, что отца больше нет.