Павел промолчал.
– Молчание – знак согласия. Ты решил использовать свои способности, унаследованные от нас, и атаковал автозак, в котором перевозили Гизмо, ментально. Тогда-то мы тебя и «услышали». А потом была погоня за вами, вы спрятались на заброшенной стройке, полиция вас потеряла – ты им глаза отвел. И все складывалось удачно: Магда подготовила документы для выезда Гизмо за границу, ты оберегал брата, отводя от стройки бомжей и полицию. Но вмешался твой отец… – еще один тяжелый вздох. – У Венцеслава, если честно, какое-то извращенное понимание слова «честь». Он вбил себе в голову, что если его сын провинился, то должен отсидеть все, что положено. Это в лагере-то, с уголовниками! Да они там из красавчика Гизмо очень быстро Машку сделали бы! А твой брат слишком изнежен, чтобы дать им достойный отпор. Но Венцеславу на это было наплевать! И то, что Гизмо, в сущности, ни в чем не виноват, его не волновало. Честь рода Кульчицких – превыше всего! В общем, он решил помочь полиции отыскать Гизмо. И велел своему цепному псу, начальнику службы безопасности Дворкину, проследить за Магдаленой. А мы тем временем изо всех сил искали тебя. И нашли одновременно с Дворкиным. Началась заваруха, на место прибыл сам Венцеслав, Магда умоляла мужа пощадить вас, ползала перед ним на коленях, но все было тщетно. Твой отец увидел тебя. И понял, что жена не выполнила его волю. И взбеленился окончательно… – Хруст пальцев, от которого у Павла мурашки вдоль позвоночника промчались. – В общем, это он стрелял в тебя, Паша. Твой отец.
Я выглянула в окно – так и есть!
Ворота распахнуты настежь, возле них суетятся с виноватым видом несколько человек из этой их ряженой деревни староверов. Ну потому что смешно, честное слово, в двадцать первом веке ходить в холщовых портах и рубахах!
У высокого крыльца припаркован роскошный алый кабриолет, возле него стоит Магдалена, лицо у дамочки багровое от гнева, она явно цапается с преградившим ей дорогу Дворкиным.
Надо узнать, зачем пожаловала эта крыса. Да, крыса, и нет, не стыдно, она – не мать Пашки! Мать Пашки – Марфа, милая, добрая и преданная, а эта рыжая су… гм… дрянь – мать Гизмо! Та самая яблоня, вырастившая гнилое яблоко.
Я направилась к двери, успокаивающе сказав в сторону кровати, откуда доносилось шипение:
– Кошамба, не волнуйся, она сюда не войдет!
Ответом мне было угрожающее завывание.
Мда, если Магда даже и войдет в эту комнату, во внешность дамочки будут внесены серьезные коррективы. А может, стоит оставить их с кошкой наедине?
Я вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, и торопливо пошла вниз по лестнице. Но у нижней ступени меня остановил один из людей Дворкина: