Итак, завтра я уезжаю из Одессы, я был здесь всего три дня, но в эти памятные дни мир как бы заново открылся мне. Эдгар и вы! Не думал я, что есть на свете такие люди! Эдгар замечательный человек. Какая образованность, эрудиция, сколько доброты! Вы его хорошо знаете? Говорите с ним почаще, когда я уеду. Каждый разговор с ним так обогащает, так расширяет горизонты. Самая простая вещь представляется такой увлекательной, что сразу видишь свою ограниченность и глупость.
Еще, еще несколько слов. Пусть это перо и эта бумага еще говорят вам. И даже не вам, а мне, потому что это себе я рассказываю о ваших глазах, о вашей улыбке, о вашем голосе. Как прекрасны стихи Блока, которые вы вчера читали. Мне кажется, стихи только для того и существуют, чтобы кто-то читал их так, как читаете вы в кругу друзей, на пиру. Только тогда — а не в книгах — стихи оживают, перестают быть забавой выхолощенного рассудка. Только тогда они становятся инструментом любви, а ведь именно в этом назначение стихов.
Не могу, не могу увидеть вас, а так желал бы! Кажется, все бы на свете отдал, только бы увидеть вас, и вот не могу. Это странно, правда? Упасть к вашим ногам, заглянуть в глаза…
Довольно, довольно… надо кончать. Отправлю это письмо так вот, совсем обычно, со слугою, на обыкновенную одесскую дачу. А ведь все это — сказка из тысячи и одной ночи, правда? Вы колдунья, королевна, пери — о Ариадна! Какое счастье увожу я с собой в Маньковку, счастье, что видел вас, слышал, чувствовал рядом. Мое счастье ничего не требует. Страшно лишь, что вы исчезнете, развеетесь, как туман, как пепел, когда я протяну к вам руки…
До свиданья, до свиданья. Не жду больше ничего, пусть это вас не удивляет. Ваши глаза — высшая награда на земле, я люблю вас, люблю. Не сердитесь на меня! Позвольте мне только одно: писать вам раз, два раза в месяц. Можно? И вы никому не покажете моих писем? Это будет наша тайна. Даже Эдгару… Даже Неволину. Хорошо?
Помните, что я всегда явлюсь на ваш зов — сюда, всюду. Довольно одного вашего словечка — я всегда буду верен вам, клянусь.
Януш, граф Мышинский.
Около трех часов дня слуга доложил, что к даче Шиллеров подъехала коляска господина полицмейстера Тарло. Вошел Володя, но Юзека не оказалось дома. Он вместе с Эдгаром отправился в город. Володя сказал пани Шиллер, что его отец приглашает всех на лекцию.
— Какую лекцию?
— Какая-то там лекция, я не знаю, — ответил Володя, — отцу хотелось, чтобы и Юзек поехал.
Пани Шиллер, выразив вслух сожаление, что Юзек в городе и не может сопутствовать Володе, в глубине души была благодарна случаю, что так устроилось: ехать по городу в коляске полицмейстера, в обществе Тарло — это ужасно. Правда, Тарло был всего-навсего помощником полицмейстера… но все равно любой жандармский мундир вызывал у поляков отвращение. Стоя в прихожей, Януш услышал голос Володи, подумал, что, может, «они вместе» приехали, и вошел в зал. Володя увидел его.