Когда Скальберг не пришел на работу, Кошкин немедленно отрядил несколько агентов к нему на квартиру. Дома, на Расстанной, Александра не было, зато в его пиджаке обнаружилась записка: «Шурка, приходи завтра в 8 часов вечера на Таиров переулок, дом 3, где ты получишь важный материал по интересующему тебя большому и таинственному делу». Исполненные самых дурных предчувствий, агенты отправились по указанному адресу.
Если и было в Питере место, где агенту из уголовки не следовало появляться в одиночку, — так это Таиров переулок. Он и сто лет назад был клоповником, и до сих пор таковым оставался. Особенно не следовало сюда соваться Скальбергу, потому что большинство малин и притонов накрыли в Таировом под его руководством.
Скальберга нашел Завет, палевый беспородный пес, на нюх которого полагались, как на господа бога. Он сразу взял след, несмотря на то что пахло кругом лишь человеческими испражнениями, горелой бумагой и кислой капустой. Квартира, на дверь которой начал лаять пес, оказалась не заперта, хозяева, если таковые и имелись, давно не появлялись дома. В абсолютно пустой комнате с завешанными старым тряпьем окнами было темно и душно. Кошкин осветил помещение электрическим фонариком. Большинство агентов хоть и видало виды — народ за время войны будто озверел и вытворял черт знает что, — все же внутренне содрогнулось.
В комнате повсюду валялось мясо. Освежеванные руки и ноги, человеческое туловище с опаленной головой. Пол убитого определить не представлялось возможным, потому что с туловища кожу также содрали. Судя по порезам на теле — срезали ее лоскутами, а потом эти лоскуты свалили в кучу у стены. Глаза, нос, язык и уши у трупа были вырезаны, зубы выбиты. Воющего Завета едва вытащили из квартиры.
Через полчаса приехали криминалисты, совсем молодые ребята. Если бы не сопровождавшие их Кремнев, Сальников и Кирпичников, можно было подумать, что мальчишки заблудились. Но асы дореволюционного сыска деловито прошли вслед за своими учениками, и Кошкин успокоился — старики обязательно проследят, чтобы каждая мелочь отразилась в протоколе.
1911 год. Некрасивая история.
— Васька! Васенька! Какой же ты здоровый вымахал! — закричал еще с трапа позабывший о степенности мужчина в черном иноческом одеянии.
Немногие русские, прибывшие этим рейсом в Джибути, искренне удивились, что почтенный монах называл русским именем совсем юного эфиопа, тоже одетого в рясу и с камилавкой на коротко остриженной голове. Тем не менее юноша, радостно улыбаясь, тоже размахивал руками и кричал совсем неподобающее приветствие на чистом русском: