— Вот видишь, а ты переживаешь.
— Я пересмотрю свою точку зрения. Ладно, привет твоему дорогому муженьку. Пока, курносая.
— И твоему женишку привет. Пока, конопатая.
Положив трубку, я почувствовала, что ужасно соскучилась по моей шебутной рыжей подружке. Как же мне ее не хватает! А она в своем репертуаре, опять сменила кавалера. Ох, Лиса, драть тебя некому, какая ты несерьезная и легкомысленная! Впрочем, горбатого только могила исправит, а я тебя и такой люблю, конопатая моя Лисичка…
— Что ты молчишь, черт возьми?! Скажи хоть что-нибудь! Что ты молчишь, я тебя спрашиваю?! — На висках у мэра вздулась синяя толстая жила, лоб вспотел. Он нервничал и злился. Этот разговор давался ему очень непросто.
Прокурор поднял на него спокойные, казавшиеся равнодушными глаза.
— А что я должен говорить? — будничным тоном спросил он.
— Правду, мать твою за ногу! Я хочу слышать правду! — взорвался мэр. — Я чуть с ума не сошел, когда услышал от нее, что ты… что она… — Он замолчал, поднес руку к горлу, словно ему не хватало воздуха, и с ненавистью посмотрел на своего друга. — Неужели ты мог это сделать, но как, боже мой, как?!
Он что-то еще говорил, то и дело останавливаясь и тяжело переводя дыхание. Только его собеседник был спокоен, и со стороны казалось, что все эти обвинения и упреки относятся не к нему самому, а к другому человеку, некоему третьему лицу, которое не присутствует в этой комнате, и чье недопустимое ужасное поведение они сейчас обсуждают. Мэр грозил всевозможными карами, обещал, невзирая на их дружбу, сделать так, что его бывший друг приползет к нему на коленях и будет умолять о пощаде и прощении. И наконец, словно из него разом выпустили воздух, как из большой надувной игрушки, он как-то сразу сник, замолчал и посмотрел на своего собеседника совсем по-иному, виновато и даже умоляюще.
— Саша, ну что же ты молчишь? Ответь мне хоть что-нибудь! Иначе я сойду с ума. Ведь ты не мог этого сделать, не мог, я же знаю! Так не мучай меня, скажи, что это отвратительная гнусная ложь, и ты ни в чем не виноват! Поклянись мне!
— Зачем? Зачем я буду клясться и как? На крови, на Библии? — Александр поднял на него глаза и посмотрел спокойно и прямо. — Я уже сказал с самого начала, что ничего подобного не было и быть не могло. Ты не хочешь меня слушать. Точнее, ты меня не слышишь, не веришь мне. Я не собираюсь клясться и что-то доказывать. Это было бы глупо и унизительно. Мы знакомы не первый день и вместе пережили немало трудностей. Да что там говорить, ты прекрасно все помнишь. Я никогда не предавал тебя, равно как и ты меня. Мы друзья, и если ты мне не веришь, даже не то что не веришь, а хотя бы на секунду позволил себе усомниться в моей порядочности и вообразить обо мне ТАКОЕ, о чем мы еще можем говорить? Какие слова оправдания, какие клятвы ты хочешь от меня услышать? Неужели ты думаешь, что я смогу приползти на коленях и умолять о чем-то? Если ты и в самом деле так считаешь, то значит, совсем меня не знаешь. И нам не о чем больше говорить…