Я вспоминаю, как мы упрашивали старшего офицера отпустить нас на фронт. Он отказывался. Приказ был ясен, ни один человек не должен покинуть поезд. Мы спорили с ним, совали ему деньги и чуть не ползали перед ним на коленях. Наконец он немного смягчился.
«В три часа утра, — сказал он, — я сообщу вам пароль и отзыв и позволю идти».
Мы сиротливо свернулись калачиком возле нашего маленького костра, пытаясь заснуть или хотя бы только согреться. Вокруг нас и впереди вдоль разрушенного пути беспокойно мелькали факелы и люди, и каждый час или около этого поезд проползал вперед сотню футов и опять останавливался. Чинить путь было нетрудно, так как рельсы были целы. Повреждение заключалось в том, что правый рельс был приподнят и шпалы перевернуты, расщеплены и сдвинуты со своего места. Не переставая, из темноты доносился однообразный, раздражающий, ужасный грохот сражения. Этот гул был страшно утомителен, монотонен, и все же я не мог заснуть…
Около полуночи из тыла прискакал один из наших дозорных и донес, что они заметили большой отряд всадников, скачущих с севера, заявивших, что они из отряда генерала Урбины из Мапими. Полковник не знал, должен ли был какой-нибудь отряд проходить здесь в это время ночи. Через минуту начались бешеные приготовления к бою. Двадцать пять вооруженных всадников поскакали словно сумасшедшие в тыл с приказом задержать пришельцев на пятнадцать минут. Если это конституционалисты, то передать им приказ полковника, если нет, то постараться задержать их силой. Рабочие устремились к составу и разобрали винтовки. Костры были потушены, фонари тоже, за исключением десяти. Двести человек из нашего караула тихо скрылись в густом кустарнике, на ходу заряжая винтовки, и залегли там. Полковник и пятеро из его людей установили посты по обеим сторонам дороги. Они стояли безоружные, держа высоко над головой зажженные факелы. И вот из густого мрака появилась голова колонны. Люди были совершенно непохожи на солдат Вилья, хорошо одетых, хорошо снаряженных и сытых. Эти воины были обтрепаны, исхудалы, закутанные в серапе, превратившиеся в лохмотья, босые. На головах у них были тяжелые живописные сомбреро из тех, что носят в глубине страны. Кольца скрученных лассо болтались у седел. Под ними были тощие, но выносливые полудикие кони с гор Дуранго. Всадники ехали с угрюмым видом, не обращая на нас внимания. Отзыва на пароль они не знали, да и не заботились об этом. На ходу всадники пели монотонные древние баллады, которые сочиняют и поют себе под нос пеоны, когда по ночам пасут скот на безбрежных высокогорных пастбищах на севере страны.