– Не хотим Всеволожьего рода в князи! – бунтовали простолюдины.
– Пущай Мономах убирается и дружину отцову забирает!
– Не видели правды княжьей сколько лет, более терпелки нету, кончилася вся.
– Оскудели вконец!
Микульча хрипел, едва сдерживаясь от мордобоя:
– Нету у меня для вас другого князя, этим сыты будете, б… дети!
– Будешь им сыт, как же! Мономах только голь и побродяг привечает у себя в Чернигове, а до людей ему дела нет.
– И родитель евойный той же дурью маялся. Нищих голодранцев у себя на дворе плодил, а в городе его дружинники людей обдирали. Будто он про то не ведал!
– Знать, не ведал! – рвал глотку сотский. – Хворый лежал, умом ослабел!
– А Мономах на ум не слаб? – насмехались в толпе. – То-то от него княгиня сбежала да в рясу спряталась.
– Святополка в князи хотим! – проорал кто-то. – Он от Всеволода тоже набедовался.
– Мономах к Святополку тайно людей послал, чтоб зарезали его, как и брата евойного.
Толпа всколыхнулась, услыхав о злодействе.
– Святополка князем! Мономаха в поруб!
Невдалеке от места стычки Микульчи с градскими людьми, у лавок с гончарным товаром остановились двое конных. Обозрели сутолоку, послушали перебранку. Один был сухощав, морщинист и сед, другой крепок как дубовая колода, хотя тоже пожил немало, с поблекшей прядкой на лбу.
– Дивно мне, Янь Вышатич.
– А мне так вовсе не дивно, Душило Сбыславич.
– Дивно мне то, что они хотят князем родного брата того Мстислава, который резал их, будто скот, за мятеж против своего отца, князя Изяслава. Мало ль тогда крови пролилось, мало безглазых людинов по дворам ползало?
– Память черни коротка. Она живет одним днем.
Тысяцкий Янь Вышатич вглядывался в толпу, привстав на коне.
– Не то дивно, что ты сказал, Душило, а то, что повторяется все точь-в-точь, как тогда. Святополк крепко выучил уроки изгнанного отца. Видишь те рожи, что за него первыми стали кричать? Не от себя они кричат, коня в заклад дам. Подученные.
– Как тогда полоцкие на торгах против Изяслава орали? – догадался Душило. – Теперь туровские против Мономаха глотки дерут?
Он положил ладонь на рукоять булавы у пояса.
– А что, Янь Вышатич, тряхнем веретеном, как раньше? Не забыл еще, как мы в Белоозере мятежных волхвов и толпу смердов утихомиривали?
– Не те уже годы у нас с тобой, Душило, чтоб так веселиться, – усмехнулся тысяцкий.
– У меня, может, и не те, – легко согласился княжий кормилец. – Ноги больше трех корчаг меду не выдерживают ныне. А тебе, Янь Вышатич, твои годы в самый раз.
Тем временем конных на торгу прибавилось. С десяток кметей из младшей киевской дружины сходу врезались в толпу, смяли людей, раздали зуботычины. Те, кого горожане пытались в ответ стащить с седел, дергали из ножен мечи, со смехом грозили. Сотский Микульча, перекосившись лицом, тоже оседлал коня.