— Господин штурмбаннфюрер, — Краузе повернулся к Нойманну. — Мясо интересуется, для чего мы его прихватили с собой и как будем готовить.
— Такое любознательное мясо… — покачал головой Нойманн.
Неодобрительно покачал. Но в уголках рта у него была улыбка. Даже не улыбка, а намек на улыбку.
В груди Торопова что-то шевельнулось. Надежда? Немец улыбается, значит, не все так плохо? И тут же словно ледяной водой обдало Торопова. Улыбается? А может, он в предвкушении пыток улыбается. Он любит мучить людей. Он ведь фашист. Сколько раз сам Торопов говорил, что фашисты — не люди. Что каждый из них — палач и убийца. Говорил и верил. Искренне верил.
Вот сейчас он, сволочь, смотрит на Торопова как на игрушку. И уже представляет, как будет… как будет издеваться…
— За что? — чуть не выкрикнул Торопов.
За что с ним так? Он ведь… с ним не может ничего такого случиться… не имеет права.
Машина притормозила и свернула в сторону, подпрыгнув на выбоине. Под колесами что-то начало шуршать, мелкие камешки застучали по днищу.
Они съехали с дороги, понял Торопов, и едут в лучшем случае по проселку. Или даже по тропе. Лесной тропе, вон как мелькают тени, как солнечный свет раздробился на куски.
Они едут по лесу.
И это значит… Что это значит?
— Да не волнуйтесь вы так, герр Торопов, — усмехнулся Нойманн. — Сейчас вы все узнаете. Даю вам слово офицера. Вы ведь верите в слово офицера? Хотя… Вам, сотрудникам НКВД, вряд ли знакомо понятие чести. Комиссар может сделать все что угодно ради победы… как это? Коммунизма во всем мире.
— Я не комиссар! — крикнул Торопов. — Я не комиссар! Сейчас нет комиссаров. И НКВД нет! Нет! Мы живем в демократическом государстве! И с Германией у нас хорошие отношения! Вы понимаете? Мы уже двадцать лет… двадцать один год, как не коммунистическая страна. И я…
— Не нужно так нервничать, товарищ Торопов, — засмеялся Краузе и поставил ногу Торопову на грудь. — Если вы уже двадцать лет не коммунисты, то почему с такой нежностью вспоминаете СССР и даже надеваете советскую форму? Вы вот, насколько мы знаем, предпочитаете форму НКВД…
— Я никогда не носил форму НКВД! — задыхаясь, прохрипел Торопов. — Я…
— Он врет, господин штурмбаннфюрер, — с обидой в голосе произнес Краузе. — Он нам врет… Как же так, господин штурмбаннфюрер? Как можно нам врать?
Краузе дурачился, говорил тоном обиженного ребенка, но нога давила Торопову на диафрагму, а нож, кажется, проколол кожу на груди до крови.
— Он еще не понял, что нам врать нельзя, — сказал Нойманн и наклонился, чтобы заглянуть в глаза Торопову. — Нам врать — вредно для здоровья.