Мы вступаем в сезон бурь. Вскоре, может быть, даже завтра, мы с вами пойдем погулять над обрывами. К чему такой встревоженный вид, мы оденемся потеплее и вместе встретим ваши страхи лицом к лицу, остановимся под ревущим штормом и бросим наш вызов всем неподконтрольным силам мира. Вы не должны мне отказывать, вам больше никогда не представится такой случай — предложение, которое я вам делаю, выпадает лишь раз в жизни. И оно того стоит.
Видите ли, вскоре после моего приезда сюда я оказался возле порта у мадам Ле Гурен во время одного из этих штормов. Я отправился туда узнать, нельзя ли будет купить хлеба, но еще не знал, ни с какой стремительностью погода может ухудшиться, ни как долго длятся бури. Вот я и подумал посидеть там часок со стаканчиком вина. И каким же дураком я себя в конце концов почувствовал — буря исчерпалась через три с половиной дня! Просидел я всего три часа, а затем скука выгнала меня под хлещущий дождь. Не знаю, как я добрался до дома, потому что мрак был непроницаемый, а ветер задул бы любой фонарь.
Я сбился с дороги и забрел слишком близко к обрыву. Не такой уж и страшный обрыв, как вы видите, почти пологий, нет, совсем не страшный. В хорошую погоду во время отлива там можно спуститься на пляж и даже не запыхаться. Ночью в бурю, когда прилив рушит волны на скалы, это совсем другое. Стоит поскользнуться, и вам конец. Я чуть не сорвался. Ужас меня парализовал, как никогда в жизни, а когда я добрался домой, огонь погас, а одно окно было выбито, мои бумаги промокли и были разбросаны по всей комнате. Несколько часов непогоды сокрушили мою жизнь, свели меня к дрожащей, хнычущей твари. Мне был отчаянно необходим огонь, и надо было чем-то закупорить окно. На первый пошли альбомы с набросками, для второго я использовал холст с мольберта. Мое искусство спасло меня. Впервые, говоря откровенно, оно вообще оказалось полезным. Кстати, могу порекомендовать оба способа: бумага в альбомах высшего качества и отлично горит, а холст, густо покрытый слоями масляной краски, не пропустит и капли дождя.
Но я отвлекся. Имел я в виду то, что, пока я сидел в таверне, причалила рыбачья лодка, и команда ввалилась в зал подкрепиться горячим коньяком. Они были измучены, неистово возбуждены. Буйство шторма заразило их. Глаза у них горели, их лица дождь исхлестал в воплощение красоты. Даже их движения обладали необыкновенной грацией; после многочасовой борьбы с морем пройти к столику, поднять стакан, говорить нормальным голосом было до нелепости легко. В них была жизнь, и она горела тем ярче из-за того, что могла вот-вот оборваться. И женщины их отозвались тем же: даже самые сварливые из них собрались вокруг с возрожденным интересом, прикасались к ним и бесчисленными еле заметными знаками показывали, что опасность возбуждает их. Бьюсь об заклад, пусть некоторые мужчины и устали настолько, что еле держались на ногах, но все равно в эту ночь было зачато много младенцев. Дети шторма называют их.