— Добренького утречка, панове официры!
— Guten Tag! — пока я размышлял, реагировать на приветствие или нет, ответил Дымов. — Sprechen Sie Deutsch?[28]
Если судить по квадратным глазам и бараньему выражению на лице, парнишка ничего не понял! Надо Лешке наколку дать.
— Burgmeister! Schnelle! Schnelle!
Парень осклабился, попутно продемонстрировав рот — «мечту жадного стоматолога», и затараторил:
— Так нет его! Нету! На лесопилку уехал! Да, на лесопилку! — При этом он стащил с головы кепку, руками показывал направление на этот объект лесного хозяйства, демонстрировал нам свое уважение, ежесекундно кланяясь, и вообще вел себя, как Марсель Марсо на стимуляторах!
«Ого, какая буря чувств!» — подумав это, я просто обошел его, словно он был неодушевленным предметом, столбом там или клумбой, и направился к крыльцу. Зельц врубился с полоборота и, обогнав меня, почтительно распахнул дверь.
Не знаю, насколько подобное поведение соответствовало представлениям охранника, но он даже не дернулся, просто еще несколько раз повторил, что бургомистр в отъезде.
Мне же это только на руку, дорогой! Вдруг бумажку какую интересную этот ваш бургомистр на столе забыл, да и в целом неплохо посмотреть, как новая власть живет.
Пока Лешка весьма грамотно заблокировал сунувшегося вслед за нами сторожа, я быстро прошел по короткому коридору и толкнул дверь с пришпиленным листом бумаги, на котором плакатным пером аккуратно было выведено «Бургомистр». На двух языках, причем надпись латиницей была сделана готическим шрифтом и превосходила размерами русскую раза в два.
«Да уж, Чувство Собственной Важности у гражданина Акункина зашкаливает. Впрочем, это и из рассказов Тотена было понятно, надпись — лишь подтверждение… — рассуждая таким образом, я быстро осматривал „кабинет“. — Портрет фюрера он где, интересно, раздобыл? О, и даже бюст! — Названный предмет стоял на столе „градоначальника“. Единственное, заметить его сразу было сложно, поскольку голова гипсового Гитлера едва ли превосходила размеры детского кулака. — Наверное, у кого-нибудь из солдат сменял на поллитру, — не думаю, что оккупационные власти уже начали выдавать местным предметы наглядной агитации. Хотя с этого германофила станется».
— Herr oberlieutenant komm zu mir![29] — сохраняя конспирацию, позвал Зельц. Конечно, выговор у него недотягивал не то что до тотеновского, но и даже до моего, да и без «bitte» фраза звучала несколько невежливо, тем не менее в отсутствие людей понимающих должно вполне проканать.
А позвал он меня потому, что нашел на втором столе весьма интересную штукенцию: