— Падишахим!
А торжественный поход углубляется в недра Стамбула. Возле городских стен, вдоль Мармары, на юг, до Золотых ворот Царьграда, на которых когда-то прибил свой щит киевский князь Олег, за полтысячи лет до Фатиха перевезший свои корабли по суше и внезапно ударивший на императора. Князь из золотого Киева, и ворота названы Золотыми еще с тех времен.
Но ни золото в башнях Эди-куле, ни Золотые ворота, ни воспоминания о древнем величии не могли спасти Роксолану от мыслей о том страшном месте, куда она ехала хотя и добровольно, но с отчаянием в душе.
Черная, печальная зелень кипарисов, жгучая крапива в глубоких рвах, темная полоса моря в проломах и зазубринах старых стен, ярко-розовые цветы иудина дерева, спокойная громада Семибашенного замка, тень под арками из винограда и глициний, отягощенных лиловыми гроздьями цветов, — не верилось, что здесь, рядом, всего лишь в нескольких шагах, людское горе, безнадежность и смерть.
Султан остановился в тени глициний, не выходя из кареты. Велел великому визирю Лютфи-паше привести к себе главного надзирателя подземелий Эди-куле Джюзел-агу.
Тот прибежал, запыхавшийся, обливающийся потом, бил поклоны перед каретой, ударялся замотанной в грязный тюрбан головой о твердую землю, лихорадочно вращал белками испуганных глаз, пытаясь заглянуть за шелковые занавески султанской кареты, но ничего не видел и от этого впадал в еще большее отчаяние, еще сильнее ударялся головой о землю, так что Роксолане даже стало противно смотреть на это кривляние и она поморщилась.
Джюзел-ага был толстый, грязный, густо заросший колючими волосами, кожа на лице у него напоминала прокисшее молоко — кожа, которая никогда не видит солнца. Такого можно было бы даже пожалеть, если не знать, что это первый палач государства.
Султан заметил, как неприятен для Хасеки Джюзел-ага, и повел бровью, подзывая Рустем-пашу. Тот вмиг оказался возле стража подземелий, довольно грубо схватил его за ворот и поставил на ноги (Роксолана только теперь заметила, что у Рустема цвет лица имеет точно такую же мертвую окраску, как и у Джюзел-аги, и безмерно удивилась этому).
— Немедленно выпусти казака Байду! — прикрикнул на палача Рустем-паша.
Тот, забыв даже о султане, удивленно разинул черный рот.
— Выпустить? О аллах! Зачем же? Разве ему здесь не надежнее? Если бы меня так охраняли, о аллах!
— Ваше величество, — неожиданно промолвила Роксолана, — разве не было бы проявлением высочайшей милости повелителя, если бы он сам взглянул на главное подземелье столицы столиц?
Султан зашевелился, готовясь возразить, но она уже вцепилась в его руку, гладила эту руку, гладила плечо в жесткой золотой чешуе, обжигала дыханием его обветренную щеку.