Мог бы. Знаю, что мог бы. Так было бы гораздо проще. Но еще я знаю… ведь, хоть мне и хочется об этом забыть, мы связаны… так что я знаю, знаю… он хочет лететь. Он повесил выбор на Эми, позволил ей решать… но сам факт того, что он оставил эти подсказки, что не разрушил нашу надежду, означает, что он все-таки — как и я сам — хочет сойти с «Годспида» на новую планету.
Я не могу приговорить его к жизни в стенах корабля, даже если он этого заслуживает.
— Пусть замороженные его судят, а я соглашусь с их решением, — говорю я Эми.
Она сжимает губы в тонкую белую линию.
— Так просто все не получится, и ты это знаешь.
— Он летит на новую планету.
Эми застывает.
— Если ты это сделаешь, между нами все изменится. Не могу поверить, что мы даже обсуждаем то, чтобы взять Ориона с нами.
— А я не могу поверить, что ты готова у кого-то отобрать планету, пусть даже у Ориона.
Она смотрит на меня, будто мои слова ударили ее, а потом без единого слова бежит к гравтрубе.
В одиночестве иду в темную комнату Старейшины. Смятое облачение Хранителя валяется на полу.
Я оставляю его там.
В последний день на борту «Годспида» я складываю все свои вещи в небольшую сумку. Одежда — бывшая одежда Кейли, погибшей за правду, которую не сумел утаить Орион. Блокнот, в котором я писала письма родителям, когда думала, что никогда их не увижу. Мой плюшевый мишка.
Свой бордовый платок я оставляю в комнате. На новой планете мне не придется скрывать, как я выгляжу. Складывая ткань и укладывая ее на стол, обвожу взглядом комнату, которая три месяца была мне домом. Я думала, что проведу здесь остаток жизни. Или… однажды стану жить со Старшим на уровне хранителей.
Сглатываю ком в горле. Может быть, Старший прав и Орион не заслуживает того, чтобы утонуть в собственном криоящике. Но и новой планеты он не заслуживает тоже. Я пытаюсь вспомнить, за что полюбила Старшего, но сейчас мне вспоминается только упрямый взгляд и то, как звучал его голос, когда он отказался оставить Ориона на «Годспиде».
В одну руку я беру сумку, а в другую — последнюю картину Харли. В шаттле места для произведений искусства почти нет, но для этой картины я найду.
Солнечная лампа включается ровно в тот момент, когда я добираюсь до пруда. Дно уже высохло и потрескалось от ее тепла, а погибшие лотосы превратились в розово-зеленое месиво.
Я спускаюсь первой. Засовываю сумку и картину в дальний угол на мостике и сажусь в кресло перед ячеистым окном. Весь шаттл, за исключением этой комнаты, забит доверху. Все двери открыты, каждый квадратный дюйм заполнен вещами. Кроме оружейной — эту дверь Старший решил не отпирать, хоть лишнее место нам бы и пригодилось. Не знаю, может, он боится, что кто-нибудь попытается стянуть пистолет, или просто не хочет пока раскрывать истинный масштаб нашего арсенала. В любом случае, думаю, это верное решение.