«Литература» — самая непопулярная тема. Только несколько молодых женщин пролистывают «Ромео и Джульетту» Шекспира. Витиеватости языка той поры даются им труднее, чем моим однокашникам в девятом классе. Интересно, продравшись через все «бердыши», «шлафроки» и «Я закусил на вас палец, синьоры!», они уйдут отсюда, думая, что это и есть любовь? Мне даже хочется притормозить здесь и рассказать им об одной дискуссии у нас на уроке, когда я доказывала, что Ромео и Джульетта на самом деле не любили друг друга. В девятом классе я была настолько уверена в себе, что выиграла спор (и в качестве награды меня освободили от домашнего задания), и, помню, набрасывалась на оппонента так яростно, что весь класс гудел. Но сейчас… сейчас я не могу вспомнить ни одного аргумента из того спора Ни со своей стороны, ни с другой — и совершенно не представляю, что сказать. Как я могу объяснять, что в «Ромео и Джульетте» говорится не о настоящей любви, людям, которые не имеют понятия о том, что такое любовь? Когда я и сама не знаю, из чего складывается любовь — знаю только, чего в ней точно быть не может.
И тут вдруг все настенные пленки чернеют.
— Эй! — недовольно восклицает одна из девушек, читавших Шекспира.
— Что случилось? — рычит дородный мужчина у пленки с «Сельским хозяйством».
На темных экранах начинают мелькать огромные белые буквы, снова и снова освещая холл одной-единственной фразой:
С круглыми глазами я спешно опускаю капюшон еще ниже на лицо, так что на спине натягивается шов. Пока остальные, отвлекшись, читают слова и недоумевают, почему они появились на пленках, я торопливо иду в дальнюю часть Регистратеки, к залам с книгами. Что-то подобное обязано было случиться. Старший все свободное время сидел здесь и читал о гражданском праве и полиции, но едва ли он понимал, что бывают люди, которым захочется бунтовать просто потому, что впервые в жизни они могут это сделать.
— Кто это сделал? — прорывается сквозь бормотание толпы мужской голос. Он звучит опасливо, даже испуганно, но и агрессивно, будто ему хочется найти и наказать того, кто взломал пленочную сеть.
— Что это значит? — спрашивает какая-то женщина, когда я прохожу мимо. Ее подруга, распахнув испуганные глаза, мотает головой так резко, что волосы бьют по щекам.
Женщина у пленки «Естественных наук» начинает нажимать на экран, пытаясь убрать надпись, но все ее усилия тщетны, и толпа вокруг принимается взволнованно шептаться. Видимо, тот, кто взломал пленки, постарался на славу.
— Старейшине надо их починить, — говорит тот, первый мужчина. До меня только через мгновение доходит, что он имеет в виду Старшего. Многие вокруг него кивают, не сводя глаз с экрана и раскрыв рты.