Поднимаю взгляд. На пороге, освещенная лампами из коридора стоит Виктрия. Она делает шаг в комнату, и ее окутывает одеялом теней.
— А? — По сердитому нетерпению в ее голосе я понимаю, что то, что случилось в библиотеке, ничего не изменило. Ей важно только то, что я нарушила неприкосновенность комнаты ее друга.
Она так сильно стискивает кожаный переплет небольшой книжицы в руках, что костяшки белеют. Не могу я ее понять: она ненавидит меня за то, что я рассказала ей о небе, игнорирует, что я спасла ее от Лютора, злится, просто потому что я зашла в комнату Харли.
— Тебе здесь не место, — выплевывает она.
— Я знаю… я…
Виктрия проходит через комнату и вырывает рисунки у меня из рук, хватая их так резко, что мнет тонкую бумагу, и несколько листков рвется.
— Это не твое!
Я сощуриваюсь.
— Это мое. — Прижимаю к себе картину. Она и правда моя.
— Забирай. — Она начинает осторожно подбирать рассыпанные листы, и едва ли у нее получилось бы яснее показать, что мне пора выметаться.
Шагаю к выходу, унося с собой холст. У двери снова оборачиваюсь, но Виктрия не обращает на меня внимания. Она сложила рисунки обратно на стол и теперь разглаживает один из них. Из-за ее плеча я вижу — это тоже эскиз. Вроде бы Старший, но выглядит взрослым, и на угольных губах его играет усмешка, которую я ни разу у настоящего Старшего не замечала. Странно, обычно рисунки Харли похожи на оригинал как две капли воды.
Подхожу ближе, но Виктрия не реагирует. Никогда не видела у нее на лице такой тоски. Да и вообще ни у кого не видела — вот только у самого Харли, когда он рассказывал мне о Кейли.
— Виктрия? — зову я.
Подскочив на месте, она дергает рукой, и рисунок Старшего скользит на дальнюю сторону стола.
— Ты взяла, что хотела, уходи!
Смотрю ей в лицо. На секунду глаза ее снова обращаются на стол и угольный портрет, выдавая глубоко спрятанную любовь.
Не сказав больше ни слова, я ухожу.
И, только вернувшись к себе в комнату и окунув кисть в густую белую краску, осознаю, что на портрете был вовсе не Старший. Морщинки в уголках глаз, изогнутые в усмешке губы — это мог быть только Орион.
Стоит отойти от Регистратеки, как меня вызывает Док.
— Где ты? — спрашивает он.
— У Регистратеки.
— Отлично. Подойди к стене рядом с садом.
— Зачем?
— Трудно объяснить. Просто подойди.
— Но… я хотел поговорить с…
— Поговорить с Эми? — спрашивает он, чеканя каждое слово.
Да, именно. Вспышка Барти и изрезанный портрет только напомнили мне, что Эми — одна из немногих на всем этом долбаном корабле, кто не ждет, когда же я напортачу. Я должен извиниться — еще раз — за то, что обозвал ее. Мне хочется сказать: я сделаю все, что угодно, чтобы она почувствовала себя на «Годспиде» в безопасности.