Он соскользнув с дороги и, свернув влево, стал осторожно пробираться вдоль гряды. И когда оказался на другом краю села, и уже была видна дорога, что вела на восток, тут-то и обнаружилось новое препятствие — аборигены здешних мест. Двое мужиков с поклажей за спинами возвращались по этой дороге в село, за плечами у них были мешки. Пришлось метнуться назад в кусты и там скрючиться и замереть, и не дышать. А мужики, подойдя к ближней изгороди, вдруг остановились и затеяли разговор, всего в пяти метрах от беглеца. Тоже мне, нашли место!
А мужикам что, они, видно, по дороге не наговорились, вот и не могут расстаться. Солировал высокий молодой парень, он что-то невнятно говорил другому, постарше, но как ни вслушивался беглец, не мог понять его шепелявой скороговорки. И тут ещё рядом залаяла собака, и он лег на землю, боясь, что песик почувствует чужой запах и выдаст, выдаст… Спас визгливый женский голос, он позвал издалека: «Серёня! Ты где тама? Мы уже все за столом. Ходи во двор, картоха стынет!» И тот, молодой и высокий, выматерился и таким же пронзительным голосом отозвался: «Счас иду! — и уже тише и внятно добавил: — Надоела, лярва, со своей картошкой! И главное, слышь, на водку не дает. А мне её бражка уже поперёк горла. Водки хочу! Вот хочу — и всё тут». И снова, захлёбываясь и посмеиваясь, продолжал что-то рассказывать, рассказывать, рассказывать…
«Глупый ты, Серёня! Не можешь понять своего счастья: вода, картошка, да ещё и женщина — никакой водки не надо…» — бормотал беглец. Понял, видно, что-то и Серёня: голоса стали удаляться, становились всё глуше и глуше, а скоро снова сделалось тихо. Но пришлось ещё минут пять вслушиваться, а потом, так и не распрямившись, на полусогнутых рвануть к дороге. И, ступив на укатанную колею, беглец пошёл, уже не таясь.
Не заметил только, как дорога несколько сместила направление и пошла на северо-восток. А если бы и заметил, что он мог изменить? Бегать по сопкам уже не было сил, собственно, не было сил ни на что, он и дышал-то с трудом. Хотелось упасть прямо на дорогу и лежать бревнышком: пусть переступают! Самое время было искать место для ночлега, но пришлось пройти ещё километра два, прежде чем сопки расступились и показалась ложбина. Надо только отойти подальше от дороги, а там он где-нибудь приткнётся. Где-нибудь нашлось через пятьсот метров, за большим скальным выступом.
Первым делом он снял кроссовки — пусть ноги отдохнут. От кроссовок отвратительно пахло, но и запах от носков был не лучше, а на смену осталась одна пара — это в них он прятал руки прошлой ночью. Собственно, он был грязен с ног до головы, к тому же тело чесалось то в одном, то в другом месте, и досаждали растёртые места, а тут ещё руки грязные. Сейчас бы под душ! Даже такой, что был в колонии — обыкновенный душ с грязным, в ржавых подтёках кафелем по стенам, щербатым цементным полом, но с водой, что льётся сверху. И как хорошо поворачиваться под этим дождиком то одним, то другим боком, и пить, пить теплую воду. А потом нырнуть бы в теплую постель, и чтобы рядом лампа с абажуром. И под этой лампой читать и грызть яблоко, как в детстве!