— Читай лучше сама, Искра! — Олеся протянула ей письмо.
— Нет, нет! Читай ты! Я не умею вслух. Еще заикаться начну.
— А может, там написано такое, что нам и знать не положено? Погляди, Искра.
— Нет. Ничего такого там нет. Читай. Здесь все свои, — сказала Искра и решительно надвинула платок на лоб, чтобы солнце не слепило.
— Слушайте. — Олеся, легко вздохнув, стала отчетливо читать: — «Десятого пятого сего года.
Добрый день или вечер, моя любимая, дорогая Искорка! Прости, что я так долго тебе не писал. Но я в этом не виноват. Ты сама отлично знаешь, что такое служба, да еще теперь: сегодня я тут, завтра — там, а послезавтра еще дальше. Словом, не буду и не могу всего описать, потому что тебе это совсем не интересно. Наша солдатская служба известная. Иди куда пошлют. И я живу тем, что считаю денечки, сколько мне их осталось, пока приду к тебе, моя рыбонька, и мы направим свои молодые шаги в загс, и пригласим на свадьбу целый духовой оркестр из пожарной команды, где служит, как ты знаешь, мой брат Корней».
Девушка остановилась, поглядела на Искру.
— Читай дальше, Олеся, читай, — быстро сказала та, покраснев.
Олеся читала:
— «Знай, Искорка, одно. Я был твой и остаюсь твой и буду до скончания века, даже если земля расступится и само небо упадет мне на голову. Целую тебя, моя звездочка, цветок мой душистый, тысячу, тысячу раз в твои ненаглядные глазки, в чистые губоньки, в лебединую шейку».
Олеся помолчала, сложила письмо и протянула его Искре:
— Ну что ж, будем ждать твоего милого. Встречу ему устроим отменную!
— Ну а что тебе пишет сестра? — не выдержала любопытная Искра.
— Да все то же. Денег не хватает. Ведь Анри инвалид — потерял ногу в Алжире, много ли он теперь зарабатывает! А детей кормить надо. Ромен уже учится. Марианна болела очень тяжело. А хотите я вам все письмо прочитаю?
— Читай, читай!
— Ну, так слушайте. «Мой Анри бросил костыли, бесплатно выданные правительством, стал ходить на протезе, правда, это обошлось нам очень дорого, все пришлось купить на собственные деньги. А где их взять? Помощи — кот наплакал. На работу устроиться и то чего ему стоило. Только и чести, что, когда переходит улицу, полисмены, которых у нас зовут «ажанами», останавливают поток автомобилей и весело кричат:
— Ветеран! Ветеран!
Сестричка родная! Спасите нас от этой проклятой войны! Прекратите разбой, ведь солдаты возвращаются без рук, без ног, а дети остаются сиротами…
Да и я тут живу как сирота. Все оттого, что по Новограду очень тоскую. Я так и не поняла, Олесенька, где могила отца нашего! Или, как и маминой, не сыскать могилки? Спасибо тебе за фото с картины, что стоит в вашем музее. Я рассказала марсельским морякам об отце, показывала фотографии. Они его героем называют. Все мечтаю, сестричка, приехать на родину, а то тут, в Провансе, тоже растут виноградные лозы, но не такие, как у вас. И солнце светит ярко. Светит, да не греет. У нас вон все газеты и радио до сих пор горланят, что, мол, кто вернется на родину насовсем, попадут в лагеря в Сибири, которые еще страшнее, чем в Германии были. А я бы пташкой полетела, только бы домой вернуться. Да уж поздно. Свыклась я с чужими людьми, с чужой страной. А о доме мне моряцкое ожерелье напоминает, держит меня на свете. Будто сил прибавляется, когда на него взгляну, и перед глазами встает Новоград, и наш маяк, — старики Яворские, которые хорошо знают историю нашего ожерелья. Олеся, родная, а здесь ничего не знают об этом обычае, сколько я ни спрашивала… Еще смеются».